— Когда против тебя весь свет, — пробурчал разбойник, — то воюешь с кем и как можешь.
— Ты заслуживаешь петли хотя бы за то, что обрек на такую жизнь эту женщину, прекрасную и красноречивую, — сказал Найджел. — Давай-ка привяжем его за руку к моему стремени, Эйлуорд, и отведем в Гилфорд.
Лучник вытащил из колчана запасную тетиву и связал разбойника, как ему было сказано, но тут Найджел внезапно испустил испуганный крик:
— Пресвятая Дева Мария! Где седельная сумка? Сумка была срезана острым ножом. С седла свисали только остатки ремня. Эйлуорд и Найджел в отчаянии уставились друг на друга. Молодой сквайр сжал кулаки, а потом начал горестно дергать себя за золотые кудри.
— Браслет леди Эрминтруды! Кубок моего деда! — восклицал он. — Что я ей скажу? Я не могу вернуться домой, пока не отыщу их. Ах, Эйлуорд, Эйлуорд! Как ты допустил, чтобы их похитили?
Простодушный лучник сдвинул каску на затылок и запустил пятерню в спутанные волосы.
— Откуда же мне было знать? Ты ведь не сказал, что везешь в сумке дорогие вещи, не то я бы глаз с нее не спускал. Вот что! Срезал ее не этот душегуб: как мы с ним схватились, я его из рук не выпускал. Значит, его женщина сбежала с сумкой, пока мы боролись.
Найджел растерянно расхаживал взад и вперед.
— Я бы за ней на край света отправился, знать бы только куда! Но в лесу этом ее отыскать не легче, чем мышь в пшеничном поле. Святой Георгий, победитель дракона, заклинаю тебе этим славным рыцарским подвигом, помоги мне! И ты, святой Юлиан, добрый покровитель всех путников, укрывающий их от бед. Две свечи будут гореть в твоей годалмингской часовне, если ты вернешь мне мою седельную сумку. Я все отдам, лишь бы она снова была у меня.
— А мою жизнь ты мне отдашь? — спросил разбойник. — Обещай отпустить меня, и она снова будет у тебя, если ее и взаправду унесла моя жена.
— Нет, этого я не могу, — ответил Найджел. — Тут дело пойдет о моей чести. Ведь сумка только мне принадлежит, а тебя отпустить, значит, причинить вред многим людям. Клянусь святым Павлом! Недостойно я поступлю, если свое добро себе верну, а тебя отпущу грабить других.
— Хорошо, не отпускай, — сказал Лесовик. — Только обещай, что мне сохранят жизнь, и получишь свою сумку целой и невредимой.
— Как же я обещаю, раз решать будут гилфордский шериф и судьи?
— Но ты замолвишь за меня слово?
— Это я обещать могу, если получу свою сумку. Только не знаю, много ли толку будет от моего заступничества. Но все это пустые разговоры. Ты же не думаешь, будто мы настолько глупы, что отпустим тебя принести сумку назад?
— Я и не прошу, — ответил Лесовик. — Вернуть ее тебе я могу и не сходя с места. Клянешься ли ты своей честью и всем, чем дорожишь, что попросишь меня пощадить?
— Клянусь!
— И обещаешь, что мою жену отпустишь сразу?
— Да.
Разбойник откинул голову и испустил протяжный волчий вой. На несколько мгновений воцарилась тишина, а затем в лесу совсем близко раздался такой же вой. Вновь Лесовик испустил свой призыв, и вновь донесся тот же ответ. На третий раз из его уст вырвался трубный звук, словно в зеленом лесу звал свою подругу олень. Зашуршали кусты, захрустел валежник, и перед ними появилась та же высокая грациозная красавица. Не глядя ни на Эйлуорда, ни на Найджела, она кинулась к мужу.
— Возлюбленный господин моего сердца! — вскричала она. — Они тебя не ранили? Я ждала у старого ясеня, и душа у меня изболелась, потому что ты все не шел.
— Меня наконец схватили, жена.
— Пусть будет проклят этот день! Добрые, милостивые господа, не отнимайте его у меня!
— Они заступятся за меня в Гилфорде, — сказал Лесовик. — Так они поклялись. Но сначала отдай сумку, которую унесла.
Красавица тотчас извлекла ее из складок широкого плаща.
— Вот она, благородный господин! Правду сказать, не по душе мне было брать ее: ты ведь сжалился надо мной в моей беде. Но теперь ты видишь, что меня на самом деле постигла горчайшая беда. Так неужели ты не сжалишься? Смилуйся над нами, благородный сэр! На коленях молю тебя, добрый сквайр.
Найджел крепко сжал сумку и, к великой своей радости, убедился, что его сокровища целы.
— Я дал обещание, — сказал он. — И буду ходатайствовать за него, но решать другим. Прошу тебя, встань, ведь ничего больше я обещать не могу.
— Значит, мне придется довольствоваться этим, — сказала она, поднимаясь с колен, и лицо ее обрело спокойствие. — Я молила тебя о милосердии, и ничего более сделать я не в силах. Но прежде чем я вернусь в лес, позволь дать тебе совет, чтобы ты опять не лишился этой сумки. Знаешь ли, добрый лучник, как я ее срезала? Это ведь очень просто и может снова случиться, а потому я покажу тебе свой способ. У меня в рукаве был вот этот ножик: он маленький, но очень острый. Я сбросила его в руку — вот так. Потом я притворилась, будто плачу, прижалась щекой к седлу и разрезала ремень вот так…
Во мгновение ока она рассекла ремень стремени, к которому был привязан ее муж, он нырнул между ногами копя и ужом проскользнул в кусты. Бурелет, которого он успел ударить кулаком в брюхо, оскорбленно вздыбился, Найджел и Эйлуорд повисли на поводьях, стараясь его удержать. Когда он успокоился, Лесовика и его жены давно уже след простыл. Тщетно Эйлуорд, наложив стрелу на тетиву, рыскал среди толстых стволов и оглядывал тенистые поляны. В конце концов он вернулся к своему господину ни с чем, и они обменялись пристыженными взглядами.
— Авось воины из нас получатся лучше, чем тюремщики, — буркнул лучник, садясь на свою лошадку.
Но хмурое лицо Найджела уже осветила улыбка.
— Во всяком случае, мы вернули себе то, что потеряли, — сказал он. — Я привяжу ее к седлу перед собой и глаз с нее не спущу, пока мы благополучно не доберемся до Гилфорда.
И они затрусили вперед, миновали часовню святой Екатерины, вновь перебрались вброд через петляющий Уэй и въехали на крутую улицу, над которой почти смыкались выступающие верхние этажи домов. Слева они увидели монашеский странноприимный дом, где и теперь еще можно выпить кружку доброго эля, а справа встал замок с квадратным донжоном, — не серые угрюмые развалины, как нынче, но грозный и бдительный. По ветру реяло расшитое полотнище знамени, а между зубцами парапета поблескивали железные каски часовых. От ворот замка до главной улицы тянулись ряды лавок, и третья от церкви святой Троицы принадлежала Торольду, золотых дел мастеру, богатому купцу и мэру города.
Он долго с вожделением разглядывал густо-красные рубины на браслете и изящный кубок. Потом погладил пышную бороду, раздумывая, предложить пятьдесят поблей или шестьдесят: выручить за них можно было все двести. Предложить больше, значит, себя же обокрасть. Назначить мало, так юнец возьмет да и поедет в Лондон. Вещи-то редкостные. Правда, одет он бедно, а взгляд тревожный. Наверное, у него спешная нужда в деньгах, и, глядишь, цены своим вещам он толком не знает. Надо его прощупать.