— Пульт электрический — один… Снегозаборников — пять. Лотков динамометрических — три, — монотонно бормотал он, иногда надолго прерываясь, чтобы отыскать какой-нибудь запропастившийся штатив.
— Павел Степанович, я вам верю! — наконец не выдержал Быстров. — Давайте подпишем акт — и дело с концом.
Строков удивленно посмотрел на него поверх очков.
— Нет. Так нельзя. Я должен передать вам все по списку.
— Ну считайте, что я уже принял. Это же не Грановитая палата.
— Это горная станция, — с достоинством ответил Строков. — И вы должны здесь знать каждую мелочь!
Быстров приготовил ехидный ответ, но блеснуть остроумием на этот раз ему не удалось. Строков неожиданно исчез в похожем на погреб подсобном помещении и позвал оттуда:
— Спускайтесь!
— Что у вас там? — спросил Быстров, не двигаясь с места.
— Две бочки бензина, четыреста литров… Спускайтесь.
— Неужели будете отмерять кружкой?
— Зачем кружкой, вы можете замерить объем, бочки полные. — Слышно было, как он постучал по бочкам. — Слышите?
— Да-да, слышу. Вылезайте!
Быстров заметил за распахнутым окном веранды улыбающееся лицо Сайды. Она готовила обед, исподтишка поглядывая на Быстрова. Сергей шутливо помахал ей, и Сайда сразу же исчезла.
«Милая девчушка, — подумал Быстров, — не так уж тут и одиноко, если работать с такими радистками».
Строков наконец показался из подземелья. Из-за дома донеслись глухие удары, словно кто-то забивал сваи тяжелым молотом.
— Что там за грохот?
— Дойдем и до этого. Здесь уголь, — указал под навес Строков — Семь тонн.
— Взвешивать, надеюсь, не будем?
— …Без трехсот килограммов, — продолжал Строков. — Триста килограммов я отдал Бобо-Кадыру из кишлака… Можете высчитать с меня.
— Павел Степанович! Вы что, издеваетесь надо мной?
Они обогнули дом. Здесь Хакимов в тренировочном костюме упражнялся с гирями. Он легко подбрасывал их вверх, словно мячики, и, отпрыгнув в сторону, позволял гирям с глухим стуком ударяться о землю. Быстров невольно залюбовался сильными красивыми движениями Хакимова, а тот, словно не замечая посторонних, продолжал свои упражнения. Недалеко от него как зритель стоял осел.
— Гири двухпудовые — две, — отметил в журнале Строков.
— Осла не забудьте упомянуть.
— Осел в инвентарь станции не входит! — почему-то запальчиво сказал Строков. — Это мой… — он чуть было не сказал — «это мой друг», но вовремя остановился. — В общем, это мое животное.
— Ах, вот как..
— Да, уж так. Пойдемте в камералку.
В рабочей комнате метеостанции стояли три стола, на стенах висели погодные карты, на которых отмечались движения воздушных масс и проводились мантиссы температурных изменений. Между окнами отдельно от остальных висела большая схема лавиносбора. Под ней несколько чертежей снежных разрезов с данными по плотности и сопротивлению образцов на разных глубинах, графики температурных колебаний, дифференцированные по глубине. Такие подробные наблюдения обычно ведут только специальные лавинные станции.
— А это что?
Строков ехидно ответил:
— Видите ли, в задачу станции входит также и наблюдение за лавиноопасными участками.
— Вот именно «также», — тихо произнес Быстров, не желая начинать нового спора. — Что это за участок?
— Официального названия у него нет. Отроги левого пятитысячника. Ниже горное плато.
Быстров просмотрел графики и чертежи. Что-то привлекло его внимание. Строков следил за каждым его движением с напряженным интересом, который, несмотря на все старания, ему не удавалось полностью скрыть.
— Любопытно… И что же, эти температурные сдвиги действительно имеют такую строгую цикличность?
— Хотите посмотреть расчеты? — Строков торопливо подошел к полке и достал папку с расчетами. Но интерес Быстрова уже угас.
— Не надо. Я с ними знакомился в управлении. Ведь именно об этом участке шла речь в ваших докладных записках?
— Совершенно верно. Я докладывал. Но, может быть, все же…
— Нет, нет. Тут все ясно. Особенно после съемки.
— Съемка с воздуха не может вскрыть всех деталей. Только на местности…
— Да, разумеется, форма лавиносбора играет иногда решающую роль. В общем, участок сам по себе довольно любопытный. Чисто теоретически, конечно.
— Туда надо обязательно сходить.
— А далеко это?
— Километров пятнадцать.
— Далековато… Нет, посмотреть, безусловно, надо… Ну давайте дня через два. Вы ведь еще не уезжаете? — Быстров явно надеялся, что срок окажется неприемлемым для Строкова.
— Сначала я должен передать вам станцию.
— Но мы же почти закончили!
— Все участки, на которых ведутся систематические наблюдения, я тоже обязан вам передать.
— Может, заодно и горы, и облака, и прошлогодний снег?
— Данные по снегосъемке района в прошлом году находятся в этом журнале.
Чем больше выходил из себя Быстров, тем спокойнее, официальнее и зануднее становился Строков. Он словно напялил на себя защитные бюрократические доспехи, даже голос стал скрипучим и невыразительным.
— Вы что, требуете, чтобы я осмотрел все участки обязательно в вашем присутствии?
— В инструкции о порядке наблюдений на местности сказано, что передача участка новому наблюдателю…
— Не надо. Я помню. Я приму их на местности. Давайте подписывать акт!
Акт. В нем все дело. Быстров уже не мог сдержаться. Он понимал, что, подписав акт, сможет наконец избавиться от этого зануды.
«Сдал…» Это короткое слово стоит в конце официального листа бумаги, называющегося актом приема и передачи станции. Жилистая корявая рука опустила перо в чернильницу, замерла на секунду над листом и медленно вывела: «Строков».
Быстров расписался рядом торопливо, размашисто — ему уже давно надоела длинная церемония приема-передачи. Но теперь она наконец окончена, и недавнее раздражение прошло.
Сергей ощутил даже неловкость, очень похожую на сочувствие к Строкову. Как-никак человек подвел итог большому куску своей жизни, который кончился в эту минуту, и ничего после себя не оставил — ни славы, ни денег. Только запись в трудовой книжке да право на пенсию. Наверно, это не так уж много. Но и торжественным собранием с чествованием уходящего на заслуженный отдых тут вряд ли что-нибудь исправишь.
Строков отложил ручку.
— Сергей Александрович, у меня к вам небольшая просьба.
— Конечно, конечно! Все, что смогу, — с удовольствием! — торопливо согласился Быстров. — В чем ваша просьба, Павел Степанович?