Читать интересную книгу Малавита - Бенаквиста Тонино

— Как вы догадались, Магги?

— Почувствовала.

— Ее зовут Кристин Лафорг, медсестра, тридцать один год.

— Жена знает?

— Ни о чем не догадывается. Кристин Лафорг с мужем даже приходили к ним вчера вечером в гости.

— Подлец!

Крик души, который так часто срывался с ее губ еще дома, в те времена, когда Джованни и его приспешники сумели, так сказать, «узаконить» своих любовниц. Они осмеливались разгуливать с ними по городу, так, что официальным женам часто приходилось самим искать встречи с ними, чаще всего с целью выцарапать им глаза. С тех пор супружеская измена занимала довольно высокую ступеньку в разработанной ею шкале грехов.

Взгляд Магги перебрался на квартиру выше, где ни в одном окне не было света.

— Патрик Ру ушел в гости?

— Нет, он начал вчера свой тур по Франции, — ответил Ди Чикко.

Магги, как энтомолог, наблюдала за своими подопытными, за их взаимодействием. Изредка ей случалось самой вмешиваться в их жизнь, чтобы ускорить события.

Патрик Ру, мужчина пятидесяти одного года, разведенный, работающий завхозом в частной школе, только что взял неоплачиваемый годичный отпуск, чтобы осуществить мечту всей своей жизни: объехать всю страну на великолепном мотоцикле с объемом двигателя в 900 кв. см. Зная, что мотоциклисты ценятся очень высоко, Магги предложила ему добавить к документам членскую карточку Французской организации по пересадке органов. Предпринимая такую инициативу, Ру словно бы заговаривал судьбу. А если худшему суждено случиться, мысль о том, что его сердце будет стучать в чужой груди, была ему не противна.

— Я узнал одну штуку, которая вас заинтересует, Магги, — произнес Капуто, — насчет старушки из дома одиннадцать, той, которой и без исповеди вроде прямой путь в Царствие небесное, — она живет с дочерью и зятем. Представляете, в тысяча девятьсот семьдесят первом году она отравила пса своего старика-соседа, который не пережил горя и вскоре умер сам. В принципе — идеальное преступление.

— И никто никогда ничего не узнал?

— Она вчера рассказала об этом по телефону одной своей подружке из Аржантана. Видимо, хотела признаться, прежде чем предстанет перед Богом.

Бог… Да где он, этот Бог? Когда Магги наблюдала за соседями с такого близкого расстояния, ей казалось, что она делает ту работу, которую полагалось выполнять со своими творениями Ему: следить, заботиться и изредка наставлять на путь истинный.

— В спальне у месье Вильемена все еще горит свет, — сказала она удивленно. — А ведь ему вставать через три часа, не больше…

Речь шла о булочнике с Вокзальной улицы, который растерял обычных покупателей после появления в городе молодого конкурента. Как и все, Магги сходила к новому булочнику за французским батоном и нашла в себе мужество лично объявить господину Вильемену приговор: «У него хлеб вкуснее». Как такое может быть? Его хлеб за двадцать с лишним лет работы не вызвал ни единого нарекания. Он не более и не менее порист, чем раньше, мякоть не белее, чем у других, срок хранения в пределах нормы, что же тогда? Чтобы все было по-честному, он сам его попробовал. Глядя в квашню, охваченный внезапной тоской, он спрашивал себя, что же он растерял на жизненном пути. Потом он решил снова взяться за работу и показать этому молокососу, где раки зимуют.

Магги не хотела упустить ничего из человеческой комедии, ежедневно разыгрываемой у порога ее дома.

* * *

— Билл Кланен, чтобы стать гангстером, выучил итальянский. Представьте, как этот парень, ирландец по отцу и матери, штудирует учебники макаронного арго, жрет каждый день спагетти, учится материться, — при том, что он католик и ему наверняка было поперек горла по-итальянски богохульствовать, обзывать мадонну шлюхой, это тяжелее всего… Но что вы хотите, он мечтал войти в отряд Жирного Вилли, а не в ирландскую банду. Если приедете в Бруклин и пройдетесь часиков в семь вечера по бульвару Меллоу, сможете его встретить: у него длинные, зачесанные назад волосы и на носу рэйбан с диоптрией, он обычно играет в скопу с приятелями, которые всегда называют его Пэдди.

Униженный, Том искал способ заставить его замолчать. Проще всего было влепить ему пулю промеж глаз и покончить наконец с мучением, которому его подвергал Манцони с тех пор, как встретился ему на пути.

— Кто был этот Жирный Вилли, которого вы только что упомянули? — спросил женский голос.

— Жирный Вилли? Что сказать про Жирного Вилли?

— Нет! Только не про Жирного Вилли! — мысленно закричал Том. Но Фред не воспринимал ничего, кроме собственного возбуждения.

— Жирный Вилли был саро, вожак, вроде персонажа Паули в фильме, который вы только что посмотрели. Не важно, какое место он занимал в иерархии, Жирный Вилли был тип, которого возмущала несправедливость. Он мог смахнуть слезу, когда вы ему рассказывали о своих несчастьях, но считал, что имеет законное право придавить вас, если вы скрыли хоть цент с того, что с вас причиталось. С ним можно было говорить о чем угодно, кроме его веса, которого точно не знал никто, просто говорилось, что Жирный Вилли — pezzo di novanta, то есть тип весом за девяносто килограммов — это было общее название крупных шишек, зубров. Мужик этот настолько поражал своим видом, что, когда он двигался по улице, можно было поклясться, что это он защищает своих телохранителей, а не наоборот. Никому и в голову не приходило намекнуть на его полноту, ни его сыновьям, ни его подручным, никому. Стоило человеку хлопнуть его по пузу и сказать: «Ну и здоров ты, Вилли!» — и он был больше не жилец.

Вне себя, Том чуть не вскочил, чтобы вмешаться. Фред опустил тот факт, что Жирный Вилли был одним из первых раскаявшихся преступников, взятых под опеку программы охраны свидетелей. Чтобы сделать его неузнаваемым, ФБР посадило его на драконовскую диету, в результате которой он сбросил десятки килограммов. В первый же свой выход в город Жирный Вилли, которого в действительности звали Джульельмо Кватрини, рванул прямиком в пышечную и сожрал там точный эквивалент того, что сбросил.

— У него были редкие широко расставленные зубы, — продолжал Фред, — и Вилли улыбался жизни. Всегда любезный, всегда добродушный, всегда скажет что-нибудь милое дамам, поцелует в щечку малышей, всегда всем доволен. Только один раз видели, как он перестал улыбаться, — это было в день, когда у него похитили одного из его сыновей. Запросили огромный выкуп, но Вилли не уступил, он держался до конца, даже когда получил в коробочке для зубной нитки кусок пальца мальчика. Он не только вернул сына живым, но и смог наложить руку на обоих его похитителей. Он заперся с ними в подвале, без оружия. Хотите — верьте, хотите — нет. С голыми руками! Ну, что было дальше, не знает никто, но его ближайший сосед съехал из дому на все выходные, чтобы не слышать криков, которые доносились из подвала Вилли.

Пятьдесят недвижных тел. Пятьдесят зрителей, не сводивших глаз с человека на сцене. Дрожь изумления пронеслась по рядам, и никто не осмеливался ни двинуться, ни что-то прокомментировать. Забыто и обсуждение, и обмен мнениями. Голос звучал, и надо было слушать.

Один из зрителей тихонько встал и вышел позвонить жене, которая находилась в ста метрах от мэрии, на ежемесячном собрании в поддержку кандидатов от зеленых на следующих муниципальных выборах. Он дословно сказал ей, что в киноклубе происходит «такое!» и что это нельзя пропустить ни в коем случае. Она взглянула на часы и предложила присутствующим прогуляться до актового зала мэрии.

* * *

Магги, устав смотреть в подзорную трубу, теперь, надев наушники, стояла перед пультом прослушивания и увлеченно слушала беседы соседей. Она только что узнала, что господин Дюмон, механик по мотоциклам, уже десять лет берет уроки китайского языка, без всякой на то причины, и что его жена — на самом деле ему не жена, а двоюродная сестра; что мать-одиночка из дома восемнадцать раз в месяц ездит в Руан возлагать цветы на могилу Флобера, что преподаватель французского языка ведет жизнь совсем не по средствам, выигрывая огромные суммы в таро, в задней комнате единственного в регионе ночного клуба, что Мадам Волкович в официальных бумагах сбавляет себе десять лет, а Мириам из дома четырнадцать посвящает все свободное время поискам настоящего отца, чтобы, как она говорит, «заставить его признаться».