Векса поднимает голову, обнажает свой белый чеснок и рычит. И эта маленькая 3-х месячная сучка останавливает великана, почти волка! 
Не в силе дело, он не смеет нарушить древний собачий закон собственности: кто захватил, тот и владей. Пусть обманом захватил, все равно, раз захватил, то и владей, и охраняй, а главное, не зевай. Силой закона всех собачьих предков, безмерно большей, чем своя собственная волчья сила, стоит Соловей в десяти шагах от маленькой Вексы и облизывается».
  Вот и российский человек стоит и облизывается – как бы эту собственность поровнее разделить на всех. Или переделить. Так и происходит: кто покорностью, кто хитростью, кто демонстрацией внешнего врага. Взял по-новому – владей, охраняй, не зевай. Вчера как раз наблюдал, как это делается.
 Да уж, летняя безмятежность. Птички, бабочки. Собачья собственность.
   Бандитто мохнато
    Вы переживаете, что в вашей семье не заглянуть дальше чем за три-четыре поколения? Что кровь – проста? Что нет портретов, нет дат? И кто там и как существовал, известно лишь в смутных очертаниях?
 Зато на вас нет вины. А если есть – вы ее не знаете.
 Бандиты – как исток многих великих родов. Мохнатые, впечатляющие ребята. На Руси междоусобицы князей – кто кого, брат на брата. История аристократических фамилий с татарскими, ногайскими корнями – стычки, клинки, набеги. Варяги, секиры – как прародители. Немецкие, шотландские службисты – как предки чистых кровей, шпаги, ядра. Прибалтийская крестьянка ходила по рукам, очнулась Екатериной I, российской императрицей.
 Почему бы нет?
 Сильные, жилистые, оборотистые. Фартовые. Талантища – кто в чем.
 Семьи восходят, покатываются по солнцепеку, а потом ржавеют.
 На рассвете бандиты – в полдень голубая кровь – и, наконец, кислые губы, чтобы стать никем.
 Циклы семей.
 Восход – четко выраженный полдень – закат.
   Вашей семье придет черед
    Семьи. Одни восходят – другие слабеют – третьи просто исчезают.
 Чао! Мы, мышки-норушки, идем на смену!
 Дельцы, крестьянки с необыкновенными фигурами, свежие бандитто, бабы певческие, прокураторы и все-все-все – будут петь, будут кусать, прорастая новыми могущественными родами.
 Или даже интеллектуальная сволочь – станет Большой. Богатой, зажиточной и веселой.
 Не вы, так ваши детеныши. Не они, так от них.
 Вы проклюнетесь.
 Вашей семье придет свой черед.
 Вы станете тоже древними, вы будете денежными, вы обрастете бакенбардами и величайшим тактом.
 Только нужно длиться. Нужно выжидать.
 Длиться и длиться, играя на усиление.
 Никогда не прерывая семьи.
 Зная, что вас и через двести лет будут помнить. Столько вы всего натворили.
 Не бандитто. Не мохнато. Не земляная сволочь.
 Не служивые на полусогнутых.
 Но именно вы – с вашим умением найти, поднять, двинуться, выжать воду из камня, сочинить, наваять, не притормаживая – сделать.
 Именно вы.
   Как взять власть, когда очень хочется
  Мы – люди и шимпанзе – едины.
 В том, как взять власть. Прочитайте Книгу[150].
    Первое. Смута, желание
 В ней сказано, что у шимпанзе был вождь, и звали его Йерун.
 Вождь был полон сил и величества.
 И еще там был шимпанзе, тощий, но шустрый, по прозвищу Лёйт.
 И однажды он решил возвыситься над Йеруном.
 Почему решил – никто не знает.
 Но он этого желал, как женщину.
 Второе. Трогать власть за шерсть
 Лёйт подкрался к Йеруну, звонко хлопнул его и сразу убежал.
 Так двигаются шимпанзе и люди. Хлопнуть, крикнуть, смыться, ждать.
 А Йерун взорвался криками «на самых высоких тонах своего голоса».
 Так тоже бывает – человеческий, сильный, громкий ответный крик.
Третье. Задавить – в зародыше
 А потом вождь Йерун побежал к Горилле, женщинам Кром и Спин, к Дэнди, Хенни и обнял всех по очереди. И начался «настоящий бедлам», в котором были «задействованы почти все обезьяны».
 Всыпать Лёйту. И учуять вкус предательства.
 «Некоторые члены группы» отказывались «участвовать в драке».
 Некто Джимми держалась в стороне. «Дважды Йерун подходил к ней и протягивал, скуля, руку, однако в обоих случаях она отворачивалась и уходила от него».
 Сложненько.
 «При поддержке большой группы ухающих, кричащих и лающих сторонников и симпатизантов Йерун приблизился к Лёйту… Лёйт нарезал круги вокруг Йеруна, демонстрируя себя».
 В пейзаже нет птиц, нет их крика, нет ползущих со всех сторон крокодилов и нет в облаках обезьяньего бога.
 Но искры летят.
 «До этого момента Лёйт наблюдал за соперником с расстояния, его шерсть постоянно слегка стояла дыбом, но теперь, столкнувшись с Йеруном и его бандой, он с криками бросается в бегство. Со всех сторон слышны агрессивные звуки, и на Лёйта набрасывается толпа из десяти или даже более обезьян».
 Обезьяны собираются в группы, люди – в толпы, собаки – в стаи, чтобы показать природе, кто у них Версаче.
 А побежденного нанизать на палочку.
 «Толпа продолжала несколько минут гоняться за Лёйтом, а затем внезапно встала. Воцарилась тишина, прерывавшаяся лишь криками Лёйта. Его загнали в дальний угол острова».
 Первому столкновению – конец.
 Четвертое. Спрятаться у женщины
 У злодея есть только один способ не упасть.
 Это обрести женщину.
 «Ор, одна из девиц, подошла к Лёйту и подставилась ему».
 «Лёйт в ответ подставился ей, продолжая кричать, так что на какое-то время оба стояли друг к другу задом».
 «Внезапно Лёйта охватила истерика. Подобно детенышу шимпанзе, который чем-то недоволен, он, вопя, начал кататься по песку, бил головой по рукам, издавая приглушенные звуки, словно бы он заболел».
 И, конечно, «Ор снова подошла к нему и заключила в свои объятья».
 Пятое. Покаяние. И помилование
 «Постепенно Лёйт успокоился, а затем начал медленно подстраиваться под Йеруна, перемещаясь обратно в центр вольера».
 Прощение Иуды?
 «Внезапно Лёйт неуверенно направился к Йеруну. У обоих самцов шерсть стояла дыбом, и в первый раз они смотрели друг другу прямо в глаза. Йерун быстро обнял Лёйта, а Лёйт подставился ему и позволил Йеруну обыскать свой зад».
 Полнота примирения – это обыскать друг другу зад.
 А потом перейти к другим частям тела.
 Так это случилось в Первый Раз.
 Но не в последний.
 Ибо самки стали – месяц за месяцем – прибиваться к Лёйту.
 Шестое. Выждать, обретая силу
 Вся сила – в самках.
 Самки стали с Лёйта свисать, как плоды очаровательной наружности.
 И Лёйт стал прибавлять. В сиянии, предусмотрительности, напряжении вокруг, в смелом нарезании кругов, в шерсти вздыбленной, в голосе лающем. Авва! Ав! Это не плач –