я оставить ее на растерзание, — Гришка хотел было добавить подробности, но передумал.
— Ступай, милок, путь не близкий, ночь на дворе. Ты мне скажи только, есть у нее родные? Откуда она?
— Ой, не знаю. Училась в Златоусте, а сама из села Куваши. Простите, если что не так! Веру берегите!
Федоров встал на лыжи и помчался по слегка наезженной колее проселочной дороги, то и дело прячась в сугробах от редких светящихся фар машин. Усиливающийся мороз пробирался под одежду, ветер обжигал щеки, но более всего парня трясло от мысли, что он убил человека. Пусть не самого лучшего на земле, пусть по нему давно тюрьма плакала, но не он должен был решать, жить ему на этом свете или нет. Гришка сбился с пути, на развилке повернул не в ту сторону, руки-ноги озябли до невозможности, в такой трескучий холод остаться в сугробе означало верную погибель. Несколько минут он просидел неподвижно, не замечая то озноба, вдруг настигшего его тело, то нервной дрожи, то горячей испарины, от которой хотелось сбросить промерзлую куртку. Потом наугад пробежал в одну сторону, наткнувшись на высокий железобетонный столб с двумя указателями в противоположные стороны: Европу и Азию. Глотая слезы, окоченев с головы до пят, он вдруг заметил издалека мерцающие огни. «Отступать — бежать и наступать — бежать», — подумал Гришка и двинулся к обочине, подождал, когда грузовик подъедет ближе, тотчас догнал и запрыгнул в кузов. Прикрывшись оставленной кем-то телогрейкой на перевозимых матах, Федоров, оставшись незамеченным, уснул. Сколько времени прошло, он, открыв глаза, не знал, только, когда тормоза автомобиля заскрежетали, двигатель фыркнул несколько раз и затих, понял — конечная остановка. Спросонок парень не сразу понял, куда привез его водитель, но надо было немедленно прыгать, пока никто не заметил. Скрывшись за старой сосной, Гришка пробрался к длинному двухэтажному зданию со светлыми колонами и понял, где находится. От главного корпуса городской больницы Златоуста до Демидовки было рукой подать.
Светало. Матушка, аккуратно сложив на груди, разбухшие от постоянной мойки посуды руки, крепко спала, как спят изможденные тяжелой работой люди. Как всегда, на деревянном столе ждала любимого сына накрытая полотенцем давно остывшая картоха в мундире, рядом едва светила почерневшая керосиновая лампа, чуть скрипели под ногами половицы. Тишина и благодать, если бы не одно но…
Только теперь до Федорова стало доходить, что он натворил. «Чего ждать, неминуемой расплаты, ареста? Кто видел его? Ульяна Петровна… В ней можно быть уверенным, ничего не скажет. А вот баба из дома Ледогорова, кто она? На хозяйку не похожа, скорее, помощница, прибиральщица. Запомнила ли она его? А если и так, то прокурору надо будет объяснять, почему искалеченную Верочку на цепи держали. Не смешите, кому и что прокурор объяснять будет? Если его не найдут, спишут на кого-нибудь. Им ли привыкать…»
Гришка глянул на остывшую еду, весь вчерашний день маковой росинки во рту не было, не считая чая с вареньем у сердобольной старушки, но в глазах потемнело, к пересохшему горлу подкатил ком, муторно стало до невозможности. Он выскочил во двор, по дороге едва сдерживая рвотные массы. Освободившись от мучений, сел на приступок отдышаться.
— Что с тобой, сынок? — в накинутом теплом платке поверх ночной сорочки выглянула мать.
— Ничего, мам, не волнуйся, съел что-то не то. Сейчас пройдет.
Нет, не прошло. Гришка пытался заснуть, то и дело вставая испить воды, ворочался, пытаясь отогнать гнетущие мысли, в конце концов, сонное царство его настигло. По правде говоря, сложно было назвать сном прерывистую дрему. События прошедших суток настолько врезались в сознание бедового парня, что он вздрагивал от неизменного кошмара, в котором постоянно появлялся Ледогоров младший с окровавленной головой и просившая о пощаде Верочка.
Парень проснулся с разбитой головой, в отличие от Ледогорова младшего, его просто болела. Мать, по всей вероятности, ушла на работу, стрелка часов приближалась к десяти часам. Поразмыслив, Гришка решил поискать знакомого Кузьмича, или того, кто поможет его найти.
На окраине города у старого заброшенного кладбища Гришка наткнулся на странного дворника, чистящего снег.
— Вы не подскажите, как мне найти Хоттабыча?
Высокий бледный старик в длинном полосатом халате с белой козлиной бородкой и смешными закрученными усами остановился, грозно поставил лопату, выдернул волос из своей седой растительности и с видом мужественного и величественного аксакала произнес:
— А на кой тебе, милок, сдался этот Хоттабыч?
— Дело есть, Кузьмич мне сказывал, что в крайнем случае могу обратиться.
— Ах, Кузьмич, так бы и говорил. Вот он я!
— Стало быть, вы умеете управлять ветром и разговаривать с животными, раз вас так прозвали?
— Пока я разговариваю только с тобой. Поможешь вычистить снег до конца забора, попробую решить твои проблемы…
— Джинн, который исполняет любые желания? — Гришка охотно взялся за лопату, чтобы заглушить негативные эмоции.
— На Луну не заброшу, а куда поближе — могу.
Когда снег был убран, Хоттабыч присел на корточки, достал из-за пазухи самокрутку и выпустил кольцо дыма.
— Рассказывай, куда вляпался.
Шпионские игры
После неудачного свидания в следственном изоляторе Нелли твердо решила взять отпуск и отправиться с детьми к матушке на дачу, прежде всего для того, чтобы разобраться, как жить дальше. К тому же управиться с дочками будет легче, правда, какое-то время им придется пропустить занятия по музыке, зато получится сэкономить на оплате услуг няни.
— Здравствуйте, Нелли! — у самых ворот учреждения пенитенциарной системы поджидал рослый капитан Корнеев.
— Добрый день, интересуетесь результатом встречи с мужем? Он ничего не рассказал. Тайну следствия я вам не открою, — красивые глаза Соловьевой наполнились слезами.
— Зачем вы так, Нелли! Просто хотел вас подвезти.
— Спасибо, я пешком, мне недалеко, если помните.
— Что думаете делать? Вид у вас слегка удрученный.
— На дачу отправлюсь к матери с детьми. Это же в моем положении не возбраняется?
— Нелли, могу помочь с машиной. Понимаю, вам сейчас тяжело. Вы знали одного человека, а теперь открылся совсем иной. Как честный человек, вы не привыкли врать, тем более жить во лжи. Любому советскому гражданину это претит. Жизнь дается один раз.
— Да, как у Островского: и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы… Так-то оно так, только чувствую себя без вины виноватой. Собственно, я и мои дети в чем виноваты? Что пользовались какими-то благами, предоставленными заботливым мужем? Он же для нас старался, хотя какое это сейчас имеет значение? Я бы предпочла не знать достатка выше среднего, чтобы честно и с достоинством