Более важный случай применения римской naturalis obligatio, заслуживающий и теперь еще самого серьезного внимания, представляется в неформальном договоре, хотя не в области общего права, так как мы уже заметили, что особенный характер nudum pactum, в противоположность стипуляции, потерял для нас значение, но там, где новое законодательство требует от договоров положительной формы – обстоятельство возможное как в странах, где всецело действует римское право, так и в странах, где оно потеряло силу. В этом-то случае и является настоятельная необходимость внимательного исследования и точного определения последствий несоблюдения предписанной формы, и для этой цели можно было бы с успехом воспользоваться учением о naturalis obligatio, развитым в римском праве, и прийти к удовлетворительному разрешению вопроса. Во всяком случае, независимо от того, будут ли удержаны те правила или заменены другими, необходимо дать себе отчет в той практической потребности, которая требует удовлетворения. Если вопрос о последствиях несоблюдения формы остается нерешенным, или если закон изобилует отдельными предписаниями, не только не связанными между собой, но даже противоречащими друг другу, жалкое положение практики неизбежно. Судьи, предоставленные самим себе, принуждены будут обращаться за помощью к писателям по общему праву, случайно попавшим им под руку, и волей-неволей следовать указанным выше ложным воззрениям на римское учение о naturalis obligatio.
Вывод наш объясняется и подтверждается двумя примерами. Французский кодекс требует от всех договоров, превышающих ценностью своего предмета 150 франков, письменной формы; при отсутствии последней договор не может быть доказываем свидетельскими показаниями, и за этим следует отказ в иске[237]. Таким образом, кодекс создал новый вид неформальных контрактов (аналогичный римскому nudum pactum, в противоположность стипуляции), но совсем не определил тех ограниченных последствий, которые могли бы из него возникнуть. В другом случае кодекс допускает обратное требование – indebitum[238], прибавляя: La répétition n’est pas admise à 1’egard des obligations naturelles qui ont été volontairement acquittées. А так как, насколько мне известно, кодекс нигде не определяет понятия obligation naturelle, то, наверное, можно ожидать, что судья будет руководствоваться и римским учением о naturalis obligatio, хотя с этой точки зрения выражение volontairement acquittées выбрано неудачно, так как оно, по-видимому, обозначает скорее платеж при сознании несуществования долга. Также весьма вероятно (хотя это нигде и не выражено), что на долг выше 150 франков, возникший из словесного договора, следует смотреть как на obligation naturelle, и, следовательно, судья должен обсуждать подобный долг, как римляне обсуждали nudum pactum.
Прусский кодекс изобилует гораздо большим числом отдельных определений и все-таки дает место большим сомнениям и недоразумениям.
Вообще он запрещает обратное требование всякой уплаты, в основании которой лежала какая-либо нравственная, несовершенная обязанность[239]. Это определение совпадает с ошибочным воззрением древних писателей на римскую naturalis obligatio и ведет, при буквальном понимании, к (трудно допустимому) заключению, что деньги, уплаченные вследствие ошибочного предположения долга, не подлежат возврату, если только отдавший их был обязан уплатить такую же сумму (например, доставлять алименты) вследствие сострадания или благодарности. Сверх того, прусское законодательство постановляет, что все договоры, имеющие своим предметом ценность выше 50 талеров, должны быть заключаемы письменно, вследствие чего словесные договоры получают аналогическую природу с римским nudum pactum[240]. Это предписание строже римского определения в том отношении, что оно не освобождает от необходимости этой формы консенсуальные контракты и даже контракты реальные, за исключением одного займа[241].
Если мы взглянем теперь на последствия несоблюдения этой формы, а следовательно, и существующую в данном случае naturalis obligatio, то найдем определение, что только целостное исполнение договора обеими сторонами, и по отношению к движимым вещам восполняет собою недостаток формы и устраняет всякий спор; откуда следует, что исполнение одностороннее или неполное, или по отношению к недвижимости, всегда влечет за собою обратное требование отданной вещи[242]. С этим определением, однако, трудно согласить тот общий принцип, по которому существование чисто нравственного обязательства достаточно для исключения обратного требования (прим. е), так как нравственная обязанность исполнить словесный договор едва ли может подлежать какому-нибудь сомнению. Точно так же и в другом месте обратное требование уплаченного вследствие только несоблюдения узаконенной формы прямо запрещается и запрещение это основывается именно на существовании нравственной обязанности[243].
Таким образом, едва ли возможно признать во всем этом учении какую-либо внутреннюю последовательность, и прямое приложение изложенных выше принципов римского права могло бы дать более удовлетворительный результат[244].
§ 15
Лица в обязательстве. А. Определение лиц
Третий момент, требующий подробного рассмотрения для понимания обязательства (§ 2) – это лица, участвующие в обязательстве и названные выше верителем и должником.
Многие важные вопросы по поводу лиц касаются не обязательств вообще, а только обязательств, возникающих из договоров, и потому уместнее будет рассмотреть их не здесь, а в связи с дого ворами как важнейшим источником обязательств (гл. 2). Здесь же из всего исследования о лицах нам остается разрешить два вопроса:
A. Определение лиц.
B. Участие нескольких лиц на одной стороне обязательства.
А. Определение (Bestimmungsart) лиц, участвующих в обязательстве в качестве верителя и должника, находится в тесной зависимости с более общим исследованием о связи юридических отношений вообще с определенным лицом[245], изложенным в другом месте.
Как в юридических отношениях вообще, так и в обязательствах, правильное отношение между субъектами права установляется вследствие известного факта, касающегося определенного индивидуума, т. е. вследствие активного или пассивного человеческого действия, непосредственно связанного с определенными лицами, становящимися благодаря ему субъектами обязательства.
Но рядом с этим нормальным отношением стоит другое, анормальное, более искусственное, основанное на каком-либо общем св ойс тв е, совместном с самыми разнообразными индивидуумами.
Применяя эти соображения к обязательственному праву, мы увидим, что такое ненормальное отношение установляется преимущественно по поводу какой-либо вещи (Sache). Тогда право собственности на эту вещь, или какое-либо вещное право на нее, или владение этой вещью и будет свойством, определяющим положение верителя или должника, а быть может и обоих субъектов обязательства, хотя все эти отношения сами по себе вполне чужды существу обязательства.
В римском праве это искусственное отношение не имело частого применения и большого значения. В самой развитой форме оно встречается при пользовании, где рядом с вещным правом стоит отличное от него обязательство между владельцем права и собствен ником[246]. Это обязательство независимо от первоначального установления пользования, а потому его нельзя считать последствием договора, из которого могло возникнуть пользование. Напротив, оно приложимо ко всякому лицу, к которому когда-либо может перейти право собственности или пользования, хотя бы даже в силу последующих событий (например, давности) произошла полная перемена в лицах, владевших первоначальными правами. Подобные обязательственные отношения, связанные, с одной стороны, с собственностью, с другой – с jus in re, мы находим в эмфитевзисе и гипотеке. Более отдаленное применение этого искусственного отношения встречается в римском праве при actiones in rem scriptae, где положение должника и в то же время ответчика является простым последствием владения вещью, т. е. полуфактическим и полуюридическим отношением, в сущности, вполне чуждым обязательству[247].
Эти искусственные отношения получили обширное развитие и большое значение в немецком праве, а именно в реальных повинностях (Reallasten) и ленных правах (Bannrechte). Здесь отношение верителя и должника (и даже одновременное положение обоих лиц в качестве кредитора и должника) обусловливается чисто случайною связью, чуждою существу обязательства, причем отношение это вместе со связью переходит и на другие лица, совершенно независимо от правил, нормирующих переход обязательств. Тем не менее подобные юридические отношения остаются настоящими обязательствами, отличительный характер которых состоит единственно в связи права, обязанности, или того и другого вместе с определенными лицами[248]. Истинное существо их затемнено только терминоло гиею писателей, говорящих о субъективных и объективных вещных правах; эта терминология перешла и в новейшие законодательства[249].