Читать интересную книгу Котовский. Книга 2. Эстафета жизни - Борис Четвериков

3

Котовский и на этот раз, как всегда, ехал к Фрунзе с целым рядом дел и нуждавшихся в согласовании вопросов. Поезд приближался к Харькову. Котовский подошел к окну и смотрел на мелькающие мимо белые хаты, стада гусей, курчавые перелески.

Обычно он в дороге старался все продумать и подготовить для доклада Михаилу Васильевичу. Из вагона он вышел сосредоточенный, все еще соображая, не забыл ли чего.

— Григорий Иванович!

Оглянулся и увидел знакомую фигуру Сиротинского, всегда подтянутого, бодрого и всегда в отличном расположении духа.

— Сергей Аркадьевич! Вот встреча! К нему?

— Ясное дело. Вы тоже?

— Разумеется.

— Какой же план действий составим?

— Сначала в гостиницу, потом в парикмахерскую и затем прямиком туда.

— Прекрасно разработанная экспозиция! Вперед!

Котовский глянул вокруг. Привычная, давно знакомая картина: рельсы, рельсы, бесчисленное количество железнодорожных путей, там и здесь помигивают зелеными огоньками светофоры, где-то с характерным треском переводятся стрелки, маневровые паровозы гукают, шипят, переговариваются на своем железнодорожном языке со сцепщиками вагонов и медленно волокут куда-то далеко-далеко нескончаемые вереницы цистерн, ледников, платформ, груженных сеном, углем, какими-то чугунными колесами, пиленым лесом и кругляком…

— Хорошо! — широким жестом охватил все это Котовский. — Куда лучше, чем были бы они нагружены походными кухнями и всяким военным скарбом!

— Да, неплохо, — согласился Сиротинский, кидая рассеянный взгляд на промасленное, прокопченное, исполосованное рельсовыми путями пространство узловой станции. — Только надолго ли такая перемена?

И обоим вспомнились фронты, воинские эшелоны, горячие схватки за овладение каждым перелеском, каждой водокачкой, каждым селом. Сиротинский, так же как и Котовский, провел все эти годы на войне, работая с Фрунзе. Только последнее время служил в Москве, в Народном Комиссариате по Военным и Морским делам. Жил довольно оседло и тихо, но по-прежнему сохранял с Михаилом Васильевичем самые близкие отношения. В доме Фрунзе его любили и иначе не называли как «Сережа», «наш Сереженька» или «Сереженька Аркадьевич».

Побритые, свежие, благоухающие одеколоном, оба появились у Фрунзе и были встречены дружными приветствиями. С некоторыми из гостей они встречались впервые, но большей частью это были старые знакомые, в основном военные. А вот и редкий гость — брат Михаила Васильевича Константин Васильевич, доктор по профессии и страстный шахматист. Завидев Сергея Аркадьевича, он радостно закивал, тотчас же перешепнулся с ним, и они уютно уселись в уголочке за маленьким круглым столиком перед шахматной доской.

— Как проходил шахматный турнир с Михаилом Васильевичем? — деловито спросил Сиротинский.

— Три ноль в его пользу, — пробурчал Константин Васильевич. — Но одну партию не признаю: я зевнул королеву.

Котовский любил бывать у Михаила Васильевича и чувствовал себя здесь как дома. Увидев, что собралось много народу и что деловые вопросы придется отложить до завтра, он, едва перебросившись двумя-тремя словами с хозяевами дома, дал увлечь себя в сторонку Фурманову.

Фурманов приехал на этот раз не один, с ним прибыли два московских писателя из РАППа, и Фурманов поспешил их представить Котовскому.

Оказывается, у Фурманова была затея и привез он своих коллег не случайно. У них неоднократно возникали споры о значении литературы, о писательском деле, о том, как нужно писать и о чем нужно писать. Один из рапповцев, хмурый и молчаливый, одетый неказисто и принципиально не носивший галстука, писал на какие-то заумные темы и отрицал все, что только можно отрицать: сюжет, технику, стиль, идейный замысел. Другой длинный, жилистый и худой — жаловался на бестемье и погряз в задуманной им трилогии из жизни монастырей, причем никак не мог справиться даже с первой частью.

Фурманов ругался с ними:

— Если в наше время нет тем, тогда я уж не знаю, что и говорить! Да вы оглянитесь, товарищи, среди каких людей мы живем, какие дела у нас творятся! Сюжеты просто под ногами валяются! Остановите первого встречного на улице — и пишите о нем роман.

— Да ведь нетипично все это, — пробовали защищаться оба. — Где стержень? Ты подай стержень, чтобы было за что ухватиться!

— Очень часто случается, что писателю хочется поглядеть со стороны, чтобы понять. Нельзя со стороны! Лезьте в самую гущу! — горячился Фурманов.

— Во время войны, — вздохнул тот, что пытался создать трилогию, — там действительно были… того-этого… ситуации… А сейчас? Мертвый штиль!

— Я еду в Харьков, — сообщил им Фурманов. — Хотите, покажу вам людей, да таких, что о каждом можно по книге написать — и не уместится! Например, Новицкий… Представляете — бывший царский генерал…

— Ну-у! Загнул! Это для плаката! — воскликнул первый.

— Новицкий? Что-то не слыхал… — промямлил второй.

— Хорошо, а, скажем, о Фрунзе слышали? О Котовском слышали?

— Это что — военные? Так ты же «Чапаева» написал! Что тут добавишь?

Фурманов забрал-таки с собой обоих, привез в Харьков, познакомил с Михаилом Васильевичем и был страшно возмущен, что Михаил Васильевич не произвел на них особенного впечатления: «Человек как человек».

До чего же обрадовался Фурманов, когда вдруг появился Котовский!

«Если уж и этот не произведет на них впечатления, с его колоритной фигурой, с его обаянием, тогда я просто разочаруюсь в этих парнях!» подумал Фурманов со свойственной ему экспансивностью.

Между тем народу все прибывало. Сначала пришли два молоденьких краскома, — свежеиспеченных, как отрекомендовал их Фрунзе. Вслед за ними появился Новицкий.

— Полный кворум! — смеялся Фрунзе. — Только Зиновия Лукьяновича не хватает! — и послал за Кирпичевым одного из свежеиспеченных краскомов.

Кирпичев не заставил себя ждать. Перезнакомившись со всеми, кого еще не знал, он быстро включился в общий разговор, и вскоре все присутствующие узнали от смешного, взъерошенного профессора, что на месте Харькова когда-то было «дикое поле», что еще на памяти отца Зиновия Лукьяновича по главным улицам города из-за непролазной грязи не могли проехать экипажи и знатных горожанок на закорках переносили лакеи, что каменный драматический театр здесь построен в таком-то году, а тюрьма — в таком-то…

Упоминание о тюрьме привлекло внимание Котовского.

— И что, хорошая тюрьма? — довольно добродушно спросил он.

— Преотличная! — с жаром воскликнул Зиновий Лукьянович и лишь тогда спохватился: вспомнил, что Котовский только что рассказывал о побеге из кишиневской тюрьмы, значит, тюрьмы напоминают ему не слишком-то веселые страницы его жизни. — Нет, я в том смысле, что историческая, — поправился он. — А так самая обыкновенная тюрьма и ничего из себя не представляет. Да и видел-то я ее только издали, во время загородных прогулок.

— Напрасно извиняетесь, — усмехнулся Котовский, поняв причину смущения Кирпичева. — Что было со мною ли, с Михаилом ли Васильевичем дело давнее. А сейчас тюрьмы предназначены для тех, кто мешает нам строить новую жизнь. И в харьковской тюрьме, вероятно, содержатся какие-нибудь белогвардейские зубры!

— А вы знаете, — воскликнул Фрунзе, с опаской поглядывая на жену, так как коснулся запретной темы, — недавно мы с Григорием Ивановичем установили, что в разное время сидели в одной и той же камере Николаевского централа! Вот и говори после этого, что не тесен мир!

4

Это восклицание Михаила Васильевича подало Фурманову мысль — устроить своего рода вечер воспоминаний. Редко бывает такая удача, чтобы было в сборе сразу столько интересных людей, так много переживших и перевидавших и большею частью тесно связанных между собой, можно сказать — однополчан, почти сверстников.

Фурманов сразу загорелся, стал с жаром доказывать, убеждать. Он и сам любил до страсти такие импровизированные задушевные беседы, а тут еще пришло столько молодежи. Да и надо же расшевелить собратьев по перу: пусть пройдут перед ними картины незабываемых событий, если и не напишут про Фрунзе, про Котовского, то хоть о монастырях перестанут писать!

Особенно Фурманова изумляло: вот жили два человека — Фрунзе и Котовский — у каждого своя судьба, свой совершенно необычный путь… и в то же время — такая общность! Котовский и Фрунзе… Очень разные, очень непохожие… Но одно у них бесспорное сходство: оба ненавидели царский строй, оба были деятельными, оба были борцами. Фурманову казалось, что, если провести две параллели, сопоставить обоих, сравнить, откроется нечто значительное. Может быть, это даст возможность сделать обобщения, глубже понять свершающееся вокруг? Может быть, поможет что-то уяснить?