с какой скоростью и ритмом сердце качает кровь, есть ли помехи в сосудах, какова температура и давление в разных частях тела. Чип ежесекундно сводил всю информацию в отчет, дополнял ее данными о геолокации и денежных транзакциях, распознанными из окружающих звуков обрывками фраз, меткой социального рейтинга и еще десятками пунктов. И, заархивировав, отправлял куски байтов в воздух, где их съедала вездесущая и ненасытная Каисса.
Изящно была реализована система энергообеспечения всей этой кибернетической микрофауны: нанороботы, когда необходимо было подзарядиться, закреплялись на стенках сосудов и, обретя статичное положение, превращались в крошечные гидроэлектростанции, заряжающиеся от тока крови сквозь них. Был и второй тип нанороботов – они перерабатывали глюкозу в крови и таким образом получали энергию. Но такие вводили только диабетикам по квоте от Минздрава, потому что производить их было затратно. Нанороботы обоих типов заряжали и основной чип – они закреплялись небольшой группой на стенках сосудов как можно ближе к чипу и посредством электромагнитной индукции подпитывали его.
Утренний жар у Платона по всему телу, скорее всего, означал, что нанороботы тоже вышли из строя.
Проблему нельзя было оставлять нерешенной. Девонский взял ноутбук и телефон, собрался и вышел. Менять чип пока не следовало, иначе нельзя будет отладить его и отыскать дефект в системе. Нужно его вынуть и исследовать. Дозвониться до Бюро и зарегистрировать инцидент невозможно: мобильная связь заблокировалась из-за ошибки чипа.
Платон отправился в свою лабораторию, где у него были скальпель и лидокаин.
Лаборатория Платона располагалась в квартире его умершего дяди, на втором этаже старого кирпичного здания-исполина, в народе именуемого Парижем за вычурный внешний вид с аркбутанами и диагональными окнами. Изнутри «Париж» был обычным общежитием коридорного типа с облупившимися серо-зелеными стенами и двойными рядами рассохшихся бурых дверей. «Париж» завершал ансамбль Морозовских Казарм – неблагополучного городского микрорайона в сердце промзоны, наполовину съеденного развивающимся деловым кварталом «Тверь-Сити». Жильцов Казарм постепенно расселяли в хорошие квартиры, а сами дома реставрировали и превращали в современные бизнес-центры в лофтовом стиле и элитные ЖК для богатых.
«Париж» пустовал. Он уже попал под программу реновации. Владельцы комнат получили компенсации или квартиры в новостройках и разъехались. Платону, как всегда, не перепало ничего – он не был собственником. Поэтому Девонский остался единственным жильцом во всем подъезде, если не считать проституток, которые приезжали каждый день на работу в соседние комнаты. В качестве утешительного приза он отжал себе общую, располагавшуюся в противоположном конце коридора кухню, поставив железную дверь. На кухне он держал весь свой инженерный скарб.
Двухкомнатная квартира находилась слева по коридору, в самом конце. Точнее, это были две отдельные общажные комнаты – угловая и смежная с ней, – объединенные проходом в стене. В первой стоял иссохший старый шкаф с каким-то хламом, рядом – койка по типу больничной. Раньше там была детская. Вторая была пуста абсолютно – Платон начал делать в ней ремонт и бросил на полпути. Окна обеих комнат снаружи загораживали массивные ветви дуба, поэтому внутри царил полумрак.
На кухне нашли пристанище отряд умывальников и пять облезлых кухонных плит. На стенах, опоясанных покрытой плесенью светло-синей кафельной мозаикой, висели рассохшиеся шкафчики с воинственно торчащей облицовкой. Из утвари были только электрический чайник и кофеварка. Там, в единственном более-менее светлом месте квартиры, располагалась основная рабочая зона Девонского с большим белым столом и металлическими стеллажами.
На столе лежали хорошо зачитанные книги по физике и несколько ноутбуков разных годов выпуска, были разбросаны бумаги, пылилась кучка мобильных телефонов. На стеллажах валялись какие-то чипы, десятки разобранных дронов, кусочки магнитов, оптика, инструменты и снова телефоны. Даже печатная машинка затесалась. Тумбочка возле стола не закрывалась – вещи в нее были напиханы как попало.
Работалось тут не сказать чтобы комфортно. С улицы доносилась ругань на разных языках, крики дерущихся детей, лай бродячих собак. Тонкие стены пропускали непрекращающиеся сладострастные стоны соседок-путан, которые с каждой фрикцией увеличивали свой трудовой стаж и приближались к пенсии. Платон включал дядино старое радио, и квартира наполнялась белым шумом, помогающим до тех пор, пока дрожь от проезжающих поездов в очередной раз не устраивала шторм в калебасе с мате, игриво двигая на столе микросхемки и что-нибудь роняя в шкафу в детской.
Но выбирать не приходилось: Бюро располагалось на Котлине, филиалы в Твери еще не открылись. Аренду отдельного офиса Платон не потянул бы по деньгам, в коворкингах запрещалось работать протоколами секретности, а съемная квартира Девонского была такой крошечной, что все его железяки в нее попросту не влезали.
Так что Платону в каком-то смысле повезло, что дядя умер, тем более квартира располагалась неподалеку от Политеха, в котором молодой Девонский последние года два преподавал на четверть ставки философию искусственного интеллекта. Дяди Олега не стало в двадцать четвертом, в возрасте сорока лет. Он немного не застал социальный рейтинг. Но если бы застал, рейтинг у него был бы очень низким. Дядя много пил, постоянно боролся со своими пороками, страстями, искушениями. На исходе жизни они отобрали у Олега семью, средства к существованию, любимую работу. За год до смерти дядя смог одержать верх, бросил все вредные привычки, обрел какую-то гармонию – кажется, лишь для того, чтобы цирроз прикончил его. Как раз в кризис начала тридцатых, когда медицина была в упадке и никто даже не пытался помочь такому маленькому человеку, как Олег Девонский.
Но Платон вспоминал о дяде со светлой грустью. У Олега была дочка Клара – точнее, дочка его жены от первого брака, – которую забрали в приют для душевнобольных в шесть лет. Злые языки говорили, что она прошла через ад и Олег делал с ребенком ужасные вещи. Платон не знал всей правды и не верил слухам, а дядя старательно избегал разговоров о дочери. Но с племянником Олег был самым лучшим дядей на свете – именно он в легкой и увлекательной форме рассказывал Платону о физике, помогал ему с домашней работой. Только он видел, что, несмотря на всю гениальность, мальчишке не все дается легко. «Что, опять Шурик нагнетает?» – спрашивал дядя Олег, когда в очередной раз Платон, заплаканный, возникал на пороге его квартиры после ссоры с отцом.
Олегу тоже пришлось нелегко в этой жизни. Они оба чувствовали себя обделенными и отвергнутыми; подозревали, что окружающие должны им намного больше, чем дают. Это чувство всегда было основным в общении дяди и племянника, витая в воздухе, когда они рыбачили вместе, слушали любимый дядин панк-рок, говорили обо всем на свете, кроме Клары, паяли микросхемы, вслух читали Солженицына, пробовали мате