Досталось и моим очкам, и толстому заду Далилы, и грузной посадке Гиневры. Только Ипполита сидела как влитая на своем жеребце и невозмутимо смотрела вдаль. Когда толпа немного поредела, она пришпорила своего коня, мы припустились за ней, и вскоре вся наша четверка была за пределами городских стен.
Отъехав подальше от людских взоров, мы воспрянули духом. Я слегка расслабила мышцы, Гиневра с Далилой сблизили своих коней и принялись чесать языками, но Ипполита по-прежнему скакала перед нами на несколько корпусов впереди.
В седле я держалась на удивление легко. Будто и не было вчерашней изнуряющей усталости и утренних болей в растянутых мышцах. Гиневра поравнялась со мной.
– Слушай, Марина, меня тревожит одна мысль. Эти, – она кивнула на всадниц, – язычницы и ничего не понимают… А ты? Ты веришь в Господа?
– Какого господа? – не сразу сообразила я.
– Ох! – Гиневра возвела очи горе и наверняка причислила и меня к язычницам. – В Господа нашего Иисуса?
– Нет, не верю, а зачем?
Блондинка даже отпустила вожжи и схватилась руками за голову. Ее щеки запылали. Она не знала, что делать. То ли пуститься от меня вскачь и присоединиться к завзятым язычницам, которые слыхом не слыхивали о ее Господе, то ли переубедить меня и обратить в истинную веру. Все это можно было прочитать на бесхитростном лице Гиневры, супруги христианского короля.
– Послушай, – сказало я мягко, – я пришла из мира, где твой Иисус уже две тысячи лет как родился. Кто знает, был он, не был? Тем более, что я из страны, где большинство населения исповедует ислам.
Гиневре стало совсем худо.
– Так ты сарацинка! Из тех, кто держит у себя в неволе гроб господен. Как я обозналась! Наш Людовик святой всю жизнь посвятил войне с сарацинами! Но они темные, как шоколад, а ты рыжая! – ее голос крепчал, она не видела ничего вокруг, и мне вдруг показалось, что вот-вот она набросится на меня с кулаками, защищая свою веру и реноме своего Господа.
Нет, меня всю жизнь, неважно, где я нахожусь, будет преследовать рок. Сколько же я натерпелась из-за своего цвета волос…
– Что тут за крики? – это подъехали к нам Ипполита с Далилой.
– Не знаю, – сидя на Ранете, мне как-то удалось пожать плечами. – Гиневра выясняет, какой я веры, и ей что-то не нравится.
– Странно, – задумалась Ипполита. И обратясь к источнику беспокойства, спросила: «А ты приносишь ежегодные дары в храм Афродиты? И когда ты последний раз участвовала в дионисовых мистериях?»
Гиневра лишилась дара речи. Она хватала ртом воздух, и Далила, подъехав к ней, постучала ее по спине.
– Ладно, – примирительно сказала я, – оставьте ее. Видите, человек весь на нервах. – И обратилась к Гиневре: «Слушай, а что ты хотела узнать?»
– Можно ли мне, христианке, носить вот это? – и она, схватив свои шаровары, потянула их в сторону.
– А что в этом плохого? – удивились Ипполита с Далилой. – Удобно, не мешает на лошади сидеть.
– Но это богопротивно! – воскликнула неистовая христианка.
– Ах, оставьте ваших глупостей! .. – мне послышалось, что Далила выразилась вполне по-одесски.
И наша компания вновь двинулась вперед.
Глава восьмая,
в которой появляется Сенмурв, умеющий говорить, несмотря на четыре лапы, хвост и крылья.
Широкая брусчатая дорога стала постепенно сужаться, исчезли редкие дома за крепостной стеной, встречные прохожие попадались все реже и реже, и мы въехали в густой хвойный лес.
Сразу стало как-то неуютно. Наст из сухих еловых иголок заглушал стук копыт, и даже солнечные лучи с трудом пробивали себе дорогу среди темнозеленого лапника.
Наши болтушки машинально перешли на шепот. Тишина окружила нас ватным покрывалом, и казалось, даже воздух стал каким-то плотным и тягучим. Наши кони стали всхрапывать и раздувать ноздри. Наконец, вороной Ашкелон встал на месте, будто уткнулся в невидимую стену, и никакие понукания Далилы не имели успеха.
– Здесь что-то не так, – сказала Ипполита, осаживая своего Антиноя, – надо проверить. Давайте каждая будет смотреть в свою сторону.
Мы развернули коней и спешились. Осторожно ступая по хрустевшим еловым веткам, я заглядывала за деревья так, что от напряжения стала болеть шея. Ничего не было видно, да и сгущавшиеся сумерки не облегчали поиски.
– Сюда, сюда! – внезапно закричала Гиневра.
Бросившись на ее зов, мы выскочили на небольшую поляну. Жуткая картина предстала перед нами: между двумя елями была натянута гигантская паутина. Ее нити были толщиной с карандаш. А сам владелец – толстый мохнатый паук величиной с крупную кошку сидел на ветке и намеревался заняться своей добычей. В паутине бился большой серый кокон. Из него доносились скулящие звуки. Паук не переставал трудиться: он обматывал кокон нитью, тянущейся из сильных жвал. Зрелище было, надо сказать, препротивнейшее.
Увидев нас, паук оставил свою жертву и внезапно выбросил в нашу сторону нить. Паутина, как лассо, долетела до Гиневры и обвила ее ногу. Быстро перебирая лапами, мохнатое чудовище стало тянуть лассо с привязанной к нему Гиневрой к себе. Мы с Далилой бросились к ней.
– Стойте! – раздался окрик Ипполиты. – Не прикасайтесь – прилипнете!
Не медля ни секунды, она выхватила из-за спины лук и стрелу с волшебным наконечником, прицелилась и пронзила паука.
Натяжение нити ослабло, и упирающаяся Гиневра шлепнулась на землю.
Далила подбежала к ней и одним махом перерезала паутину, охватившую голень.
– Снимай шаровары, – сказала она, – эта дрянь наверняка ядовитая. Надо выстирать. Счастье, что на тебе были штаны, иначе осталась бы ты, голубушка, без ноги…
Кокон перестал биться и затих. В пылу битвы за Гиневру, мы совсем о нем забыли. Я подошла поближе.
– Там кто-то живой, он дышит.
– Подожди, Марина, – остановила меня Ипполита. – Прежде чем срезать с несчастного паутину, надо обернуть чем-нибудь руки. Не иначе паутина отравлена.
– И липкая к тому же, – прокряхтела Гиневра, стаскивая с себя шаровары.
– Дай их сюда, – решительно потребовала Далила и, обернув штанинами руки, подсекла мечом паутину.
Кокон свалился на землю. Из него послышалось слабое взвизгивание – видимо, тот, кто там находился, стукнулся и пребольно.
Ипполита осторожно разрезала плотную корку кокона, и внутри оказалось нечто мохнатое. Еще немного усилий, и на свет показалась симпатичная собачья морда. Пес был крупным, величиной со среднего теленка. Когда он встал на ноги, то энергично отряхнулся, и в разные стороны полетели ошметки слипшейся паутины.
Это оказался золотисто-коричневый спаниель с висящими вдоль морды ушами, придающими ему разочарованный вид. Кончики лап были скрыты светлой опушкой, а хвост закруглялся мохнатым бумерангом. Пес наклонил на один бок голову, будто внимательно прислушиваясь к чему-то внутри себя. Потом кивнул, видимо удовлетворенный неслышным ответом, широко зевнул, показав розовый язык, и улегся на землю.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});