Читать интересную книгу Столпы Земли - Кен Фоллетт

Сначала он никого не увидел. Так и должно было быть, ибо наступило время вечерней молитвы и большинство монахов обязаны были находиться в часовне. Он тронул хлыстом лошадку и пересек поляну, направляясь к похожей на конюшню постройке. Юноша с соломой в волосах и неприкаянным выражением на лице просунул голову в дверь и удивленно уставился на Филипа.

— Как зовут тебя? — спросил Филип и, смутившись на мгновение, добавил: — Сын мой.

— Все зовут меня Джонни Восемь Пенсов, — ответил юнец.

Филип слез с лошади и передал ему поводья.

— Что ж, Джонни Восемь Пенсов, можешь расседлать мою лошадь.

— Хорошо, отче. — Он привязал поводья к балке и собрался было уйти.

— Ты куда? — резко окликнул его Филип.

— Сказать братьям, что к нам приехал чужой человек.

— Тебе следует научиться быть послушным, Джонни. Займись лошадью. Я сам скажу братьям, что я здесь.

— Да, отец, — испуганно сказал Джонни и принялся выполнять порученное ему дело.

Филип посмотрел вокруг. В центре поляны стояло длинное здание, похожее на большой зал. Около него находилась круглая постройка с отверстием в крыше, из которого поднимался дымок. Должно быть, это кухня. Он решил взглянуть, что готовили на ужин. В строгих монастырях пишу принимали только раз в день — на обед, но это заведение было явно не из таких, и, очевидно, после вечерней молитвы здесь позволяли себе легкий ужин: хлеб с сыром или с соленой рыбой, а то и кружку ячменного пива, настоянного на травах. Однако когда он подошел к кухне, то безошибочно угадал аппетитный аромат жарящегося мяса. Он остановился, нахмурившись, затем вошел.

Два монаха и мальчик расселись вокруг очага. Филип видел, как один из монахов передал другому кувшин и тот отпил из него. Мальчик поворачивал вертел, на котором жарился поросенок.

Когда Филип вступил в полосу света, все трое удивленно уставились на него. Не говоря ни слова, он взял из рук монаха кувшин и принюхался.

— Почему вы пьете вино? — сказал он.

— Потому, незнакомец, что оно веселит душу, — ответил монах. — Испей и ты.

Было ясно, что они не ожидали прибытия нового приора. Так же ясно было и то, что их не пугали последствия, которые могли бы иметь место, если бы проезжий монах рассказал в Кингсбридже об их поведении. Филипа так и подмывало разбить кувшин с вином о голову этого человека, но он глубоко вздохнул и спокойно проговорил:

— Дети бедняков голодают ради того, чтобы у нас было мясо и питье. И делается это во славу Божию, а не для веселения наших душ. Сегодня вам больше не будет вина. — Он повернулся и вышел, захватив с собой кувшин.

— А ты-то кто такой? — бросил ему вслед один из монахов. Филип не удостоил его ответом. Скоро они все узнают.

Поставив кувшин на землю неподалеку от кухни, он направился к часовне, сжимая и разжимая кулаки, дабы утихомирить кипевшую в нем злость. «Не спеши, — говорил он себе. — Будь осмотрительным. Жди своего часа».

На паперти часовни он на минуту остановился, затем, окончательно успокоившись, толкнул массивную дубовую дверь и бесшумно вошел.

Спиной к нему неровными рядами стояли примерно дюжина монахов и несколько послушников. Лицом к ним — ризничий, читавший молитву по раскрытой перед ним книге. Служба велась второпях, монахи бездумно вторили ему. С трех свечей разной длины с шипением капал воск на грязное покрывало алтаря.

Два стоявших сзади молодых монаха, не обращая внимания на службу, о чем-то оживленно беседовали. Когда Филип подошел ближе, один из них сказал что-то смешное и другой залился хохотом, заглушая нечленораздельное бормотание ризничего. Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения Филипа, и его намерение быть мягким исчезло без следа. Он что было сил возопил: «Замолчать!»

Смех оборвался. Ризничий перестал читать. Часовня погрузилась в тишину, и монахи, обернувшись, уставились на Филипа.

Он приблизился к смеявшемуся монаху и схватил его за ухо. Тот, хотя и был ростом выше Филипа и примерно его же возраста, был так поражен, что не нашел в себе сил сопротивляться. «На колени!» — взревел Филип. Какое-то мгновение казалось, что монах попытается вырваться, но, как и предвидел Филип, его воля к сопротивлению была подавлена сознанием вины, так что, когда Филип сильнее потянул за ухо, молодой человек повиновался.

— Вы все! — приказал Филип. — На колени!

Все они давали обет послушания, и та безобразная дисциплина, которая, очевидно, установилась в обители не так давно, еще не смогла вытравить годами выработанную привычку. Половина монахов и все послушники опустились на колени.

— Вы нарушили свою клятву, — с презрением произнес Филип. — Вы богохульники, каждый из вас. — Он смотрел им прямо в глаза. — С сегодняшнего дня начинается ваше раскаяние.

Остальные медленно, один за другим, стали опускаться на колени, и только ризничий продолжал стоять. Это был упитанный человек, с сонными глазами, лет на двадцать старше Филипа. Обойдя стоящих на коленях монахов, Филип подошел к нему.

— Дай мне книгу.

Ризничий с вызовом взглянул на него и ничего не сказал.

Филип протянул руку и взялся за увесистый том. Ризничий крепче сжал пальцы. Филип медлил. Два дня он провел, размышляя, как осторожно и взвешенно он будет действовать, и вот он здесь — еще не облетела дорожная пыль с его ног — рискует потерять все в прямом противостоянии с человеком, о котором ничего не знает.

— Дай мне книгу и стань на колени, — повторил он. По лицу ризничего пробежала презрительная ухмылка.

— Кто ты? — сказал он.

Филип снова медлил. По его одежде и по тому, как подстрижены его волосы, было очевидно, что он монах; и они, должно быть, уже догадались по его поведению, что он наделен определенной властью; но не было ясно, является ли его чин выше ризничего. Единственное, что он должен был сказать: «Я ваш новый приор», но он не хотел этого делать. Ему вдруг показалось очень важным, чтобы он смог одержать победу исключительно с помощью своего морального авторитета.

Его нерешительностью не замедлил воспользоваться ризничий.

— Пожалуйста, поведай, — заговорил он с насмешливой учтивостью, — кто это приказывает нам преклонять колена перед его персоной.

Все сомнения мгновенно покинули Филипа. «Со мной Бог. Чего я боюсь?» — подумал он. Филип сделал глубокий вздох, и, словно раскаты грома, под каменными сводами прогремели его слова:

— Это Бог приказывает вам преклонить колена перед его персоной.

Уверенность ризничего несколько поубавилась. Филип использовал свой шанс и выхватил книгу. Потеряв власть, ризничий наконец неохотно опустился на колени.

Стараясь скрыть облегчение, Филип обвел всех взглядом и произнес:

— Я ваш новый приор.

Он заставил их остаться на коленях и принялся читать молитву. Это заняло много времени, так как Филип требовал, чтобы они снова и снова повторяли строки Святого Писания, пока их голоса не зазвучали в унисон. Затем в полном молчании братия проследовала за ним в трапезную. Там Филип приказал унести жареного поросенка на кухню и подать хлеб и слабое пиво и назначил одного из монахов читать молитву, пока остальные ели. Когда ужин закончился, он отвел их так же в молчании в опочивальню.

Потом Филип распорядился принести из дома приора его ложе — он будет спать вместе с монахами. Это было простейшим и наиболее эффективным способом предотвратить непристойности.

В первую ночь Филип не сомкнул глаз. Он сидел с зажженной свечой и тихо молился, пока не наступила полночь — время будить монахов на заутреню. Службу он провел быстро, дав им понять, что он вовсе не такой уж безжалостный. Монахи снова отправились спать, а Филип продолжал бодрствовать.

На рассвете, прежде чем братья начали просыпаться, он вышел на воздух и оглядел окрестности, размышляя о предстоящем дне. Перед ним расстилалось недавно очищенное от леса поле, посередине которого возвышался огромный пень, должно быть, оставшийся от векового дуба. Это натолкнуло его на мысль.

После утренней службы и завтрака Филип велел монахам прихватить веревки и топоры и повел их на поле выкорчевывать этот здоровенный пень. Одни подрубали корни, а другие изо всех сил тянули веревки. «На-а-ава-ались!» — раздавались их дружные крики. Когда наконец работа была окончена, Филип дал всем пива, хлеба и по куску свинины, которую днем раньше он запретил им есть на ужин.

Нельзя сказать, что это было окончание всех проблем, но это было начало их решения. В первые же дни своего пребывания в обители Филип распорядился больше не просить у основного монастыря ничего, кроме зерна для хлеба и свечей для часовни. Осознав, что отныне они будут иметь только то мясо, которое сами произведут или добудут, монахи быстро превратились в рачительных хозяев — скотоводов и птичников; и если прежде они рассматривали церковные службы как способ уклониться от работы, то теперь они были рады, когда Филип сокращал часы молитвы и у них оставалось больше времени для занятия хозяйством.