Он помедлил немного, а затем взял девушку за подбородок:
– Если тебе повезет, то у тебя будет собственный дворец, как у визиря или паши, а нет – помоги тебе Аллах.
Он пристально посмотрел в ее мокрые от слез сине-зеленые глаза.
– Да, вот еще что. Здесь нельзя кричать и громко разговаривать. Тишина дворца священна. Ее нельзя нарушать. Ты все поняла, московитская наложница?
Александре хотелось умереть. Внезапно она всем существом ощутила, как ей не хватает Тачама Нойона. Где был сейчас воин? Вот если он был бы здесь, если бы снова посадил ее на Друга и умчал в горы!
– Тебе все ясно? – повторил человек. В его голосе слышалась все та же угроза. Палка могла в любой момент обрушиться на нее.
Александра кивнула.
– Хорошо. Перейдем ко второму уроку. Имя ты свое называть не будешь, пока тебя не спросят. Даже если к тебе обратятся, ты будешь говорить, не поднимая головы и не глядя ни на нашего повелителя, ни на Валиде Султан, ни на Хасеки Султан.
«Где же я оказалась», – подумала Александра. За какую такую провинность Ай Бала Хатун отправила ее в эту тюрьму? Наверное, здесь и находится ад. А этот урод наверняка был демоном, ввергающим в ад грешников. В голове у нее вертелась одна-единственная безнадежная фраза: «Подобру-поздорову отсюда не выбраться».
– Ты будешь делать то, что тебе велят, а то, чего не велят, делать не будешь. Ты станешь очень послушной, ты сама будешь стирать себе белье, сама будешь мыть для себя посуду. Если тебе велят постирать чужое белье или помыть чужую посуду, ты не станешь воротить нос. Сделаешь все, что велено…
Человек продолжал говорить, но Александре теперь казалось, что его голос доносится откуда-то издалека, она слушала, но не слышала, да ей и не хотелось слышать.
– Ты поняла меня? – человек принялся трясти ее за плечо, и она вздрогнула. Очевидно, он несколько раз повторил вопрос. Она тут же закивала. Чернокожий юноша сочувственно смотрел на нее.
Когда человек уже собрался уходить, он увидел сумку, которую Мерзука держала в руках.
– А это что такое? Здесь нельзя хранить всякую грязь. Ну-ка дай я посмотрю.
Он попытался вырвать сумку из рук девушки. Александра встала между ним и Мерзукой.
– Не прикасайся!
Из уст наблюдавших за происходящим наложниц раздалось одновременное изумленное испуганное восклицание.
– Что ты сказала?
В глазах человека сейчас читался не только гнев, но и изумление.
– Я сказала, не прикасайся. Это мое.
Александра была готова к побоям. Их взгляды встретились. Александра долго, смело, не отводя глаз, смотрела в его глаза, ожидая, что сейчас свистнет палка.
Но ничего не произошло. Человек пробурчал:
– Хорошо, пусть будет по-твоему. Но чтобы мне эта сумка на глаза больше не попадалась.
Затем великан и следовавший за ним юноша направились к выходу.
Когда они уже стояли на пороге, девушка внезапно крикнула великану:
– А ты кто?
Человек замер на месте. Чернокожий юноша повернулся и укоризненно смотрел на нее, словно бы спрашивая: «Ну и зачем ты это сделала?» Чернолицый великан не стал оборачиваться, но на вопрос ответил:
– Меня называют старшим над наложницами. Я – ага, московитка! Спроси, и тебе расскажут, кто я такой.
Так Александра оказалась в гареме султана Сулеймана.
Все это было обидно, больно, унизительно. Александра погладила по волосам свою подругу по несчастью. Казалось, это не ее сейчас били палкой, и не ей было больно. Встав, она решительно подошла к мангалу, на котором две девушки заваривали липовый чай. Когда раздался голос аги, девушки от страха бросили джезвы и скрылись, чай вскипел и убежал. На раскаленные угли попало несколько листиков с почками, и теперь все вокруг наполнилось дурманящим запахом, от которого делалось тепло на душе. Запах липового цвета мгновенно изменил пугающую атмосферу, в которой гарем только что напоминал Александре тюрьму. Всегда, когда пахло липой, Александре вспоминался дом. Теперь ее дом был здесь. В комнатах зажглись лампы, светильники, свечи. Александра с Мерзукой опустились на пол рядом с мангалом. Александра сжала свою сумку с приданым в руках. «Московитская наложница, – сказала она себе злобно. – Эта московитская наложница еще станет хозяйкой дома».
XII
Она чувствовала себя совершенно разбитой. Боль от побоев аги, которого, как она узнала, звали Сюмбюль, не проходила. После того как Сюмбюль со своим спутником ушел, появились две рослые темнокожие женщины. На их курчавых волосах красовались остроконечные шапочки. На них были белые длиннополые кафтаны, надетые поверх зеленых рубах, и желтые объемные шаровары. На ногах – кожаные туфли.
Александра еще не знала, что в гареме полно чернокожих служанок и что обязанности каждой калфы – помогать наложницам, а самое главное – наблюдать за женщинами и обо всем, что они видели и слышали, сообщать Сюмбюлю-аге.
– Мы хотим есть, – сказала Александра. – Куда нас положат спать?
Темнокожие женщины не понимали ее слов. Выученный в Крыму татарский был совершенно напрасен. Интересно, а где ага так хорошо выучил ее родной язык? Конечно, говорил он с сильным акцентом, но, по крайней мере, его можно было понять.
Калфа, что была помоложе, указывая на себя, произнесла: «Сетарет», а затем указала пальцем на подругу: «Гюльбеяз».
Если бы Александра понимала язык, она бы расхохоталась, услышав, что черную, как вороново крыло, женщину называют розой, гюль, да и к тому же белой – беяз.
Но Александра лишь попыталась повторить: «Се… та… Гюль… бе… яз». Женщина усмехнулась и поправила ее: «Сетарет и Гюльбеяз». Тогда Александра назвала свое имя и указала на татарку: «Мерзука».
Имя Мерзуки калфа запомнила мгновенно, но имя Александры она никак не могла выговорить.
Двор гарема вновь заполнял привычный гул. То были голоса любопытных женщин.
Александра поднесла руку ко рту и показала, будто ест. Затем погладила себя рукой по животу: «Мы умираем от голода».
Женщина, которую звали Гюль или как-то так, смешно поднесла обе руки к голове: «Хамам, хамам! Сначала хамам, затем еда».
Что же она такое говорила?
Калфы жестами показали, что надо идти с ними. Мерзуке и Александре пришлось подчиниться, деваться было некуда.
После длинного полутемного коридора они оказались в каком-то месте с высоким потолком, где все было покрыто мрамором, и тут Александра внезапно поняла, что им предстояло помыться.
На мраморной скамейке лежали белоснежные полотенца с толстым ворсом и куски тонкой ткани в разноцветную полоску.
Сетарет сказала, указывая на белую ткань из грубой пряжи: «Берите полотенца. А вот пештамал[28], и наденьте банные сандалии». Увидев, что девушки растерянно смотрят на деревянную обувь, она сняла с них башмаки и одела на них эти сандалии. Сандалии были на высоких подставках, и было непонятно, как можно ходить в такой высокой обуви по скользкому полу. Казалось, женщина поняла, о чем они думают, и, задрав свои желтые широкие шаровары, тоже надела банные сандалии и принялась вышагивать в них, стуча по мрамору. Александра подумала, что никогда в жизни не сможет идти в таких сандалиях. Они выглядели действительно очень странными: одна дощечка поперек и две посередине. А Сетарет умудрялась и топать в них по полу, и болтать со своей напарницей, не глядя под ноги. Наверное, они обсуждали что-то смешное, потому что эта, как ее, Гюль, засмеялась. Смеясь, она прикрывала рот рукой, словно бы хотела спрятать ото всех свои белоснежные зубы.