Свидригайлов, не попрощавшись, выходит.
ОН. Я бы таких убивал.
ОНА. Интересная мысль.
ОН. Сорокалетний мужчина — это столп и опора, он обязан быть сильным и трезвым, чтобы мог конкурировать.
ОНА. С кем?
ОН. Хоть с китайцами, хоть с европейцами — это не суть. Если мы говорим не о всяких там псевдоправах и возвышенных чувствах — о главном, о выживании нации. Белая масть на краю — это ясно.
ОНА. Элементарно.
ОН. Этот отбор — он все равно существует…
ОНА. Дарвину можно помочь.
ОН. Сотни лет на Руси мордовали успешных и сильных. Я считаю эту тенденцию ложной. Пора поменять не правительство — вектор полезной работы.
ОНА. Я тебя поняла. Одевайся, пойдем.
ОН. Прогуляемся?
ОНА. Что тут у нас? Вот пила и топор, вот мешок и веревка… Есть еще тесаки для разделки убоины.
ОН. Это зачем?
ОНА. Мы пойдем убивать недотепу.
ОН. Ты серьезно?
ОНА. Конечно. Люблю от решительных слов — сразу к делу, быка, так сказать, за рога и к земле. Чтобы жертва была без изъяна, нужен беглый, но тщательный…
ОН. Курс молодого бойца?
ОНА. Медицинский осмотр.
ОН. А можно тебя попросить?..
ОНА. Хочешь трахнуться?
ОН. Снять напряжение… Можно?
ОНА. Ну еще бы. Где там у нас посошок?
Энергично спариваются, превращаясь в чудовище о восьми конечностях и о двух головах.
6.
Темница для темных.
ПУ. Гутен морген, соседушка. Вам чифирь в постель или как всегда, нах?
БУ. Не матерись — Богородица плачет.
ПУ. Ох, какие мы стали постные да пресные…
БУ. Не сори, говорю.
ПУ. Интересно, с каких это пор?.. Кстати, слово «хуй» еще пятьсот лет назад означало всего лишь хвою или хвойную иголку, которая, как известно, длинная и зело колючая. Не может эвфемизм, условность Царицу Небесную до слез расстраивать.
БУ. Не понимаю, как это вообще могло случиться. Бред какой-то.
ПУ. Ты про хвою?
БУ. Да про какую хвою?! Я про нас, про наше тут положение.
ПУ. Есть любопытная теория — не помню, кто автор, но точно физик, а не лирик. Все мыслимое не просто возможно — оно реально.
БУ. То есть?
ПУ. То есть — оно происходит, случается, имеет место быть.
БУ. (задумался). Нет, я так не могу. Мне нужен конкретный пример.
ПУ. О’кей. Пример. Возьмем какую-нибудь публичную фигуру, персону. Скажем, Монику Беллуччи…
БУ. Почему именно Монику?
ПУ. Хорошо, пускай это будет Джек Николсон, если он тебе милее… Дай закончить мысль… Джек — всеобщий любимец, так? Кумир трех поколений киноманов и не только киноманов. Сомнительно, что какой-нибудь фраер захочет увидеть его на нарах, в гнилой тюряге, в жопе мира. Поэтому Николсон гуляет на солнышке, то в Париже, то в Калифорнии, зубастый и счастливый.
БУ. Не понимаю, к чему ты клонишь.
ПУ. Я клоню к тому, соседушка, что слишком многие хотят и всегда хотели увидеть на нарах тебя и меня.
БУ. Ну и что из этого следует?
ПУ. Понимаешь, они не просто хотели — они упорно представляли себе эту ситуацию, думали о ней напряженно, днем и ночью, иногда она им снилась. Они обсуждали ее за утренним кофе.
БУ. С кем обсуждали?
ПУ. Со своими домочадцами.
БУ. Ну и?..
ПУ. Значит, в какой-то момент времени, на каком-то участке вселенной, а может быть, в одной из смежных вселенных, число которых бесконечно, — это неизбежно должно было случиться.
БУ. Это что — наука?
ПУ. В общем, да.
БУ. Не верю я в это дерьмо!
ПУ. Твое законное право. Но другого объяснения у меня нет. Возможно, пока нет, еще нет.
БУ. Погоди, ты говоришь, что любой человек, любой кретин-избиратель — это не просто пищевая трубка, через которую проходят макчикены и макнагетсы, а…
ПУ. Волшебное существо, имеющее волшебный дар.
БУ. Но… это же в корне меняет дело.
ПУ. А ты об этом никогда ничего ни-ни?..
БУ. В смысле?
ПУ. Ты об этом никогда не слышал?
БУ. Не то чтобы не слышал… Конечно, я читал в свое время Новый Завет и все такое, но, понимаешь, книги — это одно…
ПУ. А жизнь — совсем другое?
БУ. Конечно, другое.
ПУ. Раньше я тоже так думал. Но теперь мы кемарим на шконках в камере без кондиционера. И это, прости, не литература, а весьма красноречивый факт твоей и моей биографии.
БУ. Хорошо. Давай мыслить логически… э-э… логистически. Черт! Здесь нужна логика!.. Если наше положение… если во всем виноват какой-то засранец, все это зачем-то себе вообразивший… Правильно я понял?
ПУ. Правильно.
БУ. Нужно этого засранца достать и, так сказать…
ПУ. Стереть в порошок? Замочить в сортире? Изуродовать, как бог черепаху? Неплохая идея. Но беда знаешь в чем? В том, что, скорее всего, этого засранца уже давно след простыл.
БУ. А где же он?
ПУ. Да где угодно. Наша участь от его агрегатного состояния ни в малейшей степени не зависит.
БУ. Как это может быть? Это недопустимо!
ПУ. Квантовая физика допускает.
БУ. В жопу квантовую физику!
ПУ. Говорят, даже в черной дыре информация не исчезает бесследно…
БУ. Заткнись!
ПУ. А вываливается в другой, не менее совершенной вселенной.
7.
Свидригайлов пришивает пуговицы. Входит Маккензи.
М. Ну что, брат Аркадий, как работа, как настроение, а?
С. Нормально.
М. Вот и славно… Многие мечтают об этой работе. Люди, я имею в виду.
С. Да, я знаю.
М. Девять долларов каждые полчаса — это прекрасно. Можешь поверить.
С. Я верю.
М. Что-то у тебя не слишком счастливый вид.
С. Правда?
М. Богом клянусь.
С. Понимаешь, Маккензи… Эти пуговицы…
М. Да-да.
С. Не то что они мне не нравятся, но… Просто я думал о чем-то другом, когда фантазировал там, представлял себе это…
М. Да-да, интересно — что ты себе представлял?
С. Ну, не знаю… наверное, что-то более…
М. Или менее?
С. В общем, со смыслом.
М. Со смыслом?
С. Да. Только ты не обижайся.
М. С какой стати мне обижаться?
С. Конечно, я не профессор, но я человек начитанный. У меня есть опыт в разных делах. Например, я неплохо играю, мне обычно везет.
М. Карты, рулетка?
С. Если придерживаться определенной системы…
М. Ты полагаешь, в рулетке таится какой-то неочевидный смысл?
С. Нет, но… Я мог бы заняться чем-нибудь более осмысленным.
М. Другими словами: пришивать пуговицы и получать за это приличные бабки — это тебе не подходит.
С. Нет, почему?
М. Это ниже твоего достоинства…
С. Слушай, Маккензи…
М. Нет, Аркадий, это ты меня слушай! Завтра ты будешь бродить под землей по вагонам, и в каждом — нищий, вонючий, обоссанный сброд. Они вспомнят тебя; показать свои язвы, поплакать — это будет для них утешением. Нет, проявлением слабости. Пить и блевать — вот надежда для них и награда за муки… А хочешь, по городу будешь плутать с чемоданом убоины, прячась от света, шарахаясь собственной тени? Быстро, быстро! Старайся следы замести, путай следствие, имя смени и одежду, вместе с кожей, и все-таки знай наперед, что войдут, перст железный нацелят в лицо и объявят: «Вот он, убивец! Держи!»… Нет, Аркадий, ты не знаешь, какая бывает Америка.
С. Да, ты прав, я не знаю.
М. Тебе только скучно, а людям бывает и страшно.
С. Прости.
М. Тебе что — мало денег?
С. Не знаю, куда их девать.
М. Сходи на стриптиз.
С. А разве… Здесь бывает стриптиз?
М. Вот чудила… Ты спятил, Аркадий? Мы живем, слава богу, в свободной стране.
С. Подожди, что ты хочешь сказать?
М. Ну конечно — ты сам это выбрал.
С. Эти пуговицы? Но зачем?
М. А кто тебя знает. Может, застрял в голове некий образ, идея — ты же русский, тебе без идеи нельзя. Или хохол?.. Ну, не важно. Ты вспомни: девица, подросток, сидит у окна, пришивает обиду к стыду и думает, как бы иголку по вене себе запустить, чтобы к сердцу пришла.