Читать интересную книгу Пройдя долиной смертной тени (СИ) - Котов

это была бы трусость. Я так считаю. Остаться в миру означает ежедневное сражение, так что в моих глазах ты — храбрый воин.

Со всей нежностью улыбнувшись, девушка потянулась и поцеловала Филиппа куда-то в бровь.

Вот это — ее любимая часть похмелья. Размышлять и говорить о высшем.

— У каждого из нас есть свой бес. И прятаться от него нет смысла. Нужно давать отпор.

Но вот сильным Филипп себя не чувствовал совершенно. То, что он отступил от своей мечты, виделось ему удивительной слабостью. Такой, которая портит все на свете — в том числе замутняет душу и смущает разум. Но как объяснить это Марии? Она должна была его понять, потому что сама испытывала подобное, но и только то. Плакаться об этом сейчас ей смысла не имело, ибо девушка могла предвзято оценить то, что услышит.

— Я не хочу более видеть своего беса, — прошептал Панфилов, стараясь говорить, как можно мягче. — Мне кажется на это у меня нет сил.

Он вздыхает, а затем осторожно касается губами щеки девушки.

— Больше не доводи себя в таких местах до подобного состояния, — ласково треплет он ее по волосам. — Мне страшно за тебя.

— Ну, а это мой бес, — пожала плечами Сербская, улыбаясь, но отчего-то чувствуя горечь. — И его смог прогнать ты. Но я тоже чувствую, что он постоянно рядом, постоянно шепчет, что все сломается, что мне снова будет больно. Что мне нужно убить себя. Поверь, и такое было.

Мария вытянула руку, указывая на шрамы на запястье.

— Я не хочу, чтобы это повторилось, но и на тебя ответственность вешать не буду. В том смысле, что я должна справляться со своими демонами сама. Но если ты будешь рядом… Это вдохновляет меня и заставляет хотеть жить. Иметь возможность каждое утро смотреть в твои сонные глаза, чувствовать твои объятия каждую ночь. Я поступлюсь чем-то привычным для себя ради этого, потому что я люблю тебя. Всем приходится идти на некоторые жертвы.

Панфилов слушал Марию, и находил ее слова удивительно честными и правдивыми. Как говорят — от души. От души он чувствовал себя открытым перед ней, как книга. От души он понимал, что для него значит ее любовь, а значила она для него не мало. Филипп чувствовал удовольствие от того, что девушка говорит ему все это. Ещё немного, и он готов был сказать ей все это вслух, но передумал в последнюю минуту. Все равно у него не нашлось бы правильных слов. У него ничего бы не нашлось, что прозвучало бы сейчас достаточно правдиво.

— Обещаю тебе, что буду бороться с этим бесом — прошептал он.

И сдерживать своего. Хотя своего Филипп ещё не до конца узнал.

— Я поговорю с отцом Сергием. О нас, — тихо говорит Панфилов и упрямо смотрит прямо в глаза Марии.

Когда Сербская услышала это, в уголках ее глаз вдруг защипало, и даже нижняя губа задрожала. Она понимала, что с этим парнем все будет куда серьёзнее, чем с прочими, и была к этому готова. Не просто готова — она была счастлива! Ведь, признаться, Мария ничего не желала так страстно, как быть с тем, кого любит, на всех уровнях. И свадьба, и даже венчание ее не пугали, а только радовали. Ради такого она даже уверовать готова.

Вот так — та, что то строила из себя карьеристку, то безмозглую распутницу и тусовщицу, просто искала свою семью.

Мария всхлипнула и, вновь прижавшись к Панфилову, прошептала:

— Спасибо.

Небо на востоке потихоньку окрашивалось из черного в серый, что означало скорое пробуждение городка и остальных учеников семинарии. Значит — Филипп скоро уйдёт. И тогда Сербская вспомнила про ещё одну вещь. Она резво высвободилась из объятий юноши и вскочила с кровати, игнорируя головную боль и легкие «вертолеты». Так и бегала из угла в угол номера в одних трусах, ища рюкзак, а затем, найдя, выудила из него разноцветный перламутровый нож-бабочку.

— Вот! — радостно рассмеялась девушка, все ещё гнусавя и шмыгая носом. — Я слышала, кто-то ограбил храм, и он из ваших был свидетелем. Об этом много где уже трещат.

Мария вновь заползла на постель и протянула свою находку Панфилову.

— Он пережил со мной некоторое дерьмо. Носи с собой, хорошо?

Раньше Филипп не так уж часто встречал рассветы, поэтому, кидая быстрые взгляды в окно, не мог не восхититься красотой божьего утра. На душе вдруг сделалось так легко и спокойно, что у юноши даже плечи расправились. Вот, что любовь сделала с ним — удивительно, на что способны чувства.

— Зачем это? — смеётся Панфилов, но нож все-таки берет. Эта забота трогает его до глубины души. Раньше не не чувствовал себя настолько нужным кому-то. А сейчас хватил этого до краев — и напился допьяна.

Филипп затаскивает девушку снова в кровать. Звонко целует в губы, когда та оказывается снова рядом с ним. Его глаза сияют, когда юноша глядит на нее, и даже вечная морщинка между бровей разглаживается.

— Спасибо за нож.

***

Впервые в жизни Панфилов не подготовился к уроку. И это было ужасно, потому что таким нервозным парень уже давно себя не чувствовал. Ему казалось, что все в аудитории смотрят на него, а некоторые — торжествуют. Ему в буквальном смысле слова чудились шепотки и смешки за его спиной. А, может быть, и не чудились? Может быть, он, действительно, слышит все это? А, может быть, разум застилает боль и раздражение? Филипп шумно и раздраженно вздохнул.

Один из преподавателей, протоиерей Николай, практически влетел в аудиторию — не самое спокойное поведение для его чина, но повод, однако, был.

— И так, дети мои, — пытаясь скрыть то, как сильно он запыхался, начал мужчина. — Все помнят, что сегодня нас навещает патриархия в связи с недавним ужасающим происшествием?

Семинаристы закивали — все, кроме одного.

— Елисей, ты готов? — уточнил протоиерей Николай, причитая. — Именно ты сегодня представляешь нашу семинарию. Такая гордость.

Когда отец Николай объявил о визите из патриархии, внутри Филиппа поднялась волна головокружительной надежды. Ведь это означало то, что этот визит может сыграть ему на руку. Если его выделят, то запомнят, а там — дело в шляпе. Потому, когда отец Николай взглянул на своих студентов, Филипп даже приосанился, а когда протоиерей объявил Елисея — Панфилов замер от шока.

— Что? — выдохнул парень, уставившись в одну точку.

Этого просто не могло быть. Не могло.

Воскресенский, скромно просияв, кивнул уже сам. Учитывая все недавние события, он был уверен, что заслужил это — даже