привыкать! Да и не скандалов сейчас опасаться нужно. Ведь так, Николай Николаевич? Армия готова выполнить свою задачу в случае обострения обстановки?
– Мы уже оговаривали это не один раз, – на бесстрастном лице главнокомандующего не промелькнуло ни одной эмоции.
– Вам понятно, Владимир Федорович? Не нужно оглядываться на Европу. Здесь вам не там! Здесь Россия! Делайте свое дело и не сомневайтесь! От решительных действий каждого вашего подчиненного будет зависеть качество всей проделанной работы в целом, – Николай Александрович перехватил у матери нить разговора. – Можете идти. И начинайте, начинайте уже работать, арестантские вагоны простаивают. Докладывать о результатах будете каждый час лично мне.
Император проводил взглядом вышедшего из кабинета Джунковского, подождал, пока за ним закроются двери, и повернулся к Батюшину:
– Вам все понятно, Николай Степанович?
– Так точно! Мои люди стараются по мере сил.
– Вы тоже можете идти. И тоже докладывайте каждый час. У вас сейчас будет очень много работы как у нас в стране, так и за рубежом. Еще никогда в истории России не случалось того, что мы с вами решили проделать. В случае возникновения чрезвычайных ситуаций связывайтесь со мной немедленно. И постарайтесь не перетягивать на себя одеяло, работайте с жандармским ведомством сообща. Общее дело ведь делаете… Ступайте…
– Разрешите вопрос, ваше величество? – Батюшин дождался разрешающего кивка. – Поиски Грачева продолжать?
– На ваше усмотрение… Полковник свою роль в этом спектакле полностью отыграл. Пусть и не зная о своей роли. Будет возможность, ищите. Если же нет, то… Грачев уже не раз самостоятельно выбирался из подобных ситуаций. Будем надеяться, что и в этот раз выкрутится…
– Теперь с вами, господа, – император подождал, пока за Батюшиным закроются двери, и явно расслабился. Все-таки среди военных он чувствовал себя как среди своих. – Что говорят в войсках?
– Определенная работа с офицерами проведена. Все понимают, для чего они здесь. И готовы выполнить свой долг перед вами, ваше императорское величество, и перед Отечеством. Но я об этом уже докладывал…
– Лишний раз убедиться в этом не помешает. Тогда объявляйте тревогу, Николай Николаевич, и плотно закрывайте столицу. Пора заканчивать с беспорядками! Ни одна крыса не должна из нее выскользнуть!
Офицеры вышли, и Николай остался вдвоем с матерью. Присаживаться в кресла никому из них не хотелось. Едва сдерживаемое волнение и нахлынувшие после принятия решения эмоции не терпели покоя. Наоборот, хотелось ходить из угла в угол, и император поддался этой минутной слабости, сбрасывая ходьбой нервное напряжение.
– Ники, успокойся. Это давно нужно было сделать! – Мария Федоровна все-таки опустилась в кресло.
– Да понимаю я все! – остановился Николай, резким движением развернулся, посмотрел матери прямо в глаза. – Ты не думай, я не боюсь. Я уже ничего не боюсь, отбоялся за всех нас. Я о другом сейчас. Ты же понимаешь, сколько может крови пролиться? Русской крови?
– Тогда, может быть, отменить все? Пока еще не поздно? – Мария Федоровна пристально смотрела на сына, пальцы императрицы с такой силой вцепились в обивку кресла, что побелели суставы.
– Ничего я не буду отменять! – отмахнулся Николай.
И вдовствующая императрица, мать государя, незаметно выдохнула. Вот только скрюченные пальцы никак не хотели расслабляться и выпускать из захвата многострадальную обивку кресла.
– Всю эту заразу давно пора выжечь каленым железом! Ты же слышала доклады Батюшина и Джунковского? Англичане, да и не только они слишком вольготно себя у нас чувствуют. Распоясались совершенно. Довольно демократии! Наигрался я в эти игры до тошноты… А Россия должна идти своим путем! – резал кабинет по диагонали император.
– Готов идти до конца? – пальцы наконец-то разжались, оставили в покое ткань кресла. И сейчас Мария Федоровна старалась по возможности незаметно для сына помассировать кисти рук, убрать из них судорожную боль.
– Мама́, не задавай в очередной раз одни и те же вопросы, – поморщился Николай и продолжил свой стремительный бег из угла в угол кабинета. На ходу отмахнулся. – Сколько можно?
– А ведь Джунковский прав. Вой за границей поднимется знатный. Может быть, и впрямь провести хотя бы один показательный процесс?
– Нет! Никаких процессов! Хватит этих игр в демократию! Всех без суда и следствия в Сибирь! Пусть там занимаются своей подрывной деятельностью, пусть в рудниках готовят свои революции, а на лесоповале пропагандируют. Пусть трудятся. Может быть, хоть таким образом нивелируют тот урон, что успели нанести России.
– Владимир Федорович с Николаем Степановичем докладывали о тысячах…
– Вагонов на всех хватит! – резко оборвал и не дал договорить матери Николай. – А в Сибири и Забайкалье рабочих рук всегда не хватает. Пусть и с этой стороны посмотрят на жизнь. Мама́, они все знали, на что шли…
– Я знаю. Просто хочу лишний раз убедиться в том, что и ты это прекрасно понимаешь. Ники, я не хочу отступать на полпути.
– Никакого отступления не будет! Если ты сейчас о возможном международном скандале, так мне на него… – Николай решительно рубанул рукой воздух. – Это моя держава! Моя страна и мои люди! У нас сейчас отличная армия и такой же флот. Да, может, и не лучший в Европе, но и далеко не худший. Полезут, получат. Давно нас на берегах Английского канала не видели… Кстати, а почему именно Английского? Почему не Французского? Или Германского?
– Успокойся, – Мария Федоровна немного помолчала, словно обдумывая, говорить или нет. Потянула паузу и все-таки решила сказать: – Хотела тебя спросить о Грачеве…
– И что вам не дает покоя этот Грачев? – перебил Марию Федоровну Николай. – Только и слышу от всех: Грачев то, Грачев се. Он офицер, в первую очередь… И обязан выполнить свой долг перед Отечеством!
– Он уволен с военной службы, ты же знаешь.
– Он офицер! Увольнение тут никакой роли не играет, – поморщился Николай. – Пришлось использовать его втемную, признаю. Но по-другому у нас бы и не получилось. Ты же сама согласилась с планом Батюшина?
– Я и сейчас с ним согласна. Что значит судьба и жизнь одного человека в сравнении с судьбой империи? Ничего… Здесь другое. И ты знаешь, что́ именно.
– Да, я знаю. И именно по этой причине его кандидатура наиболее подошла для приготовленной ему роли. Ты же слышала, Распутин уже никому не интересен. Всем Грачева у вас подавай. И даже якобы эта его потеря памяти этому желанию не помеха.
– Почему якобы? Ты что-то знаешь? – насторожилась Мария Федоровна.
– Нет, просто предполагаю. Очень уж хитер этот ваш Грачев.
– И ты, несмотря на такое предположение, все равно позволил ему участвовать в этом плане?
– Повторяюсь, он идеальная кандидатура. И не только из-за этих ваших штучек… Кандидатура, имеющая сейчас реальный вес как у нас в стране, так и за рубежом, как бы мне ни хотелось видеть обратное.
– А если его и вправду убьют? Представь, как много бы он для нас еще мог сделать?
– Если у нас получится сделать то, что задумали,