Читать интересную книгу Зеленая Миля - Стивен Кинг

Прошло меньше минуты с того момента, как Биттербак опустился на электрический стул, до команды Зверюги: «Позиция два!» Огни чуть померкли. Кто-то мог этого и не заметить. Сие означало, что ван Хэй повернул рубильник, который какой-то шутник прозвал феном старушки Мабел. Из колпака донеслось низкое гудение, Биттербака бросило вперед, натянулись удерживающие его ремни на руках и груди. Стоящий у стены тюремный доктор не отрывал от него глаз, его и так тонкогубый рот превратился в щелочку. Биттербак не трепыхался, как Два Зуба на репетиции. Мощная волна постоянного тока прижала его к ремням. Синяя рубашка на груди натянулась, открывая островки кожи между пуговицами.

Появился запах. Может, сам по себе не такой уж плохой, но вызывающий неприятные ассоциации. Потом я так и не смог заставить себя спуститься в подвал дома моей внучки, где ее сын устроил себе игровую комнату, хотя он и очень хотел показать ее горячо любимому прадедушке. Я ничего не имею против игрушечных электрических железных дорог, а вот трансформаторы терпеть не могу. Их гудение. И их запах после того, как они хорошенько разогреются. Даже по прошествии стольких лет запах этот напоминает мне о «Холодной горе».

Ван Хэй выждал тридцать секунд, потом отключил ток. Доктор тут же подошел к Биттербаку, послушал его стетоскопом. Теперь все свидетели сидели тихо. Доктор выпрямился, посмотрел на зарешеченное окно.

— Аритмия.

Он крутанул рукой, показывая, что рубильник надо еще раз перевести во вторую позицию. Скорее всего доктор услышал несколько случайных сердцебиений, в чем-то похожих на судороги курицы, у которой отрубили голову, но счел, что рисковать незачем. Действительно, кому охота, чтобы в тоннеле казненный неожиданно сел на каталке и заорал, что у него внутри все горит.

Ван Хэй включил ток, и Вождя вновь бросило вперед. Выслушав его стетоскопом во второй раз, врач удовлетворенно кивнул. Все закончилось. Мы в очередной раз уничтожили то, что создавалось не нами. Некоторые из свидетелей вновь заговорили на низких тонах. Большинство же просто сидели, наклонив головы и вперившись в пол. Словно пораженные громом. Или стыдом.

Гарри и Дин притащили носилки. В этой операции полагалось участвовать Перси, но он этого не знал, а мы как-то не удосужились сказать ему. Вождя, все еще в черной шелковой маске, мы со Зверюгой уложили на носилки и вчетвером унесли через дверь, ведущую в тоннель. Унесли быстро, чуть ли не бегом. Из-под маски вился дымок, воняло гадостно.

— Что это за мерзкий запах? — спросил появившийся Перси.

— Отойди в сторону и не лезь не в свое дело! — рявкнул Зверюга, протискиваясь мимо него к стене, где стоял огнетушитель. Дин тем временем стащил маску. Все оказалось не так уж и плохо, тлела лишь левая коса Биттербака.

— Обойдемся без огнетушителя, — остановил я Зверюгу. Кому охота счищать пену с покойника. А с пеной его в катафалк не положишь. Я начал похлопывать ладонью по голове Вождя (Перси так и стоял, вылупившись на меня), пока от дыма не остались одни воспоминания. Потом по двенадцати деревянным ступеням мы спустили тело в тоннель. Холодный и мрачный, как подземелье. Откуда-то даже доносился звук падающих капель. Лампы под потолком освещали тридцать футов кирпичной трубы, проходящей под дорогой. Потолок влажно блестел. Каждый раз, попадая в тоннель, я казался себе персонажем из рассказа Эдгара Аллана По.

Тележка уже стояла наготове. Мы переложили на нее Биттербака, и я еще раз убедился, что косичка больше не тлеет. К сожалению, от нее мало что осталось, да и макушка совсем обуглилась.

Перси звонко шлепнул мертвеца по щеке. Мы все аж подпрыгнули от неожиданности. А Перси самодовольно оглядел нас, глаза его ярко блестели. Потом он вновь взглянул на Биттербака.

— Адью, Вождь. Надеюсь, в аду тебе покажется жарко.

— Не трогай его, — сквозь зубы процедил Зверюга. — Он за все заплатил сполна. С законом он в расчете. Так что держи руки подальше.

— Да брось ты, — отмахнулся Перси, но отступил назад, когда Зверюга двинулся на него.

Однако Зверюга, вместо того чтобы врезать Перси, взялся за тележку и покатил ее к дальнему концу тоннеля, откуда Вождю предстояло отправиться в последнюю поездку. Дин и Гарри взялись за простыню и накрыли ею лицо Вождя, по которому уже разливалась восковая бледность, свойственная лицам всех покойников, были ли эти люди казнены или умерли естественной смертью.

Глава 6

Мне только-только исполнилось восемнадцать лет, когда мой дядя Пол (меня назвали в его честь) умер от сердечного приступа. Отец и мать взяли меня с собой в Чикаго на похороны и повидаться с родственниками по отцовской линии, которых я до того не видел. С одной стороны, такая поездка не могла не радовать, с другой — сильно меня огорчила. Потому что я как раз влюбился в девушку, ставшую моей женой через две недели после того, как я отпраздновал девятнадцатый день рождения. Как-то вечером, когда сжигавшая меня страсть вышла из-под контроля, я написал ей длинное-предлинное письмо, излив все, что переполняло мое сердце. Я даже не перечитывал написанное, потому что боялся остановиться. Так и дописал до самого конца, а потом тихий голос в моей голове предупредил, что отправлять такое письмо нельзя, ведь этим письмом я просто положу ей на ладонь свое сердце. Голос этот я в юношеской запальчивости проигнорировал. А потом не раз задавался вопросом, сохранила ли Джейнис мое письмо, но так и не решился спросить ее об этом. Одно я знаю наверняка: после похорон этого письма в ее вещах я не нашел. Я не спрашивал о нем по одной причине: боялся узнать, что для нее этот крик души значил гораздо меньше, чем для меня.

Письмо заняло четыре страницы, я думал, что никогда в жизни не смогу написать больше, а теперь сами видите, что получается. Уже столько написано, а конца еще не видно. Если б я знал, что история получится такой длинной, то не брался бы за это дело. Поначалу я и представить себе не мог, сколько дверей открывает сам процесс переноса информации на бумагу. Откуда мне было знать, что старая перьевая ручка моего отца совсем и не ручка, а универсальная отмычка. Мышонок, наверное, лучший пример того, о чем я толкую: Пароход Уилли, Мистер Джинглес, мышонок на миле. До того момента как я начал писать, я не понимал, какую важную он (да, он) сыграл роль. Как он начал искать Делакруа до того, как тот появился в блоке Е… Мне ведь и в голову это не приходило, во всяком случае на уровне сознания, до того как я начал писать и вспоминать.

Наверное, мне нужно сказать о том, что я понятия не имел, сколь далеко мне придется вернуться, чтобы рассказать вам о Джоне Коффи, и как надолго оставить его в камере, мужчину с такими длинными ногами, что они не просто свешивались с койки, но доставали до пола. Я ведь не хочу, чтобы вы забыли его, не так ли? Мне хочется, чтобы вы видели его, уставившегося в потолок камеры, плачущего молчаливыми слезами или закрывающего лицо руками. Хочется, чтобы вы слышали его вздохи, дрожащие от рыданий, его редкие стоны. Они ничем не напоминали свидетельства агонии и сожаления, что часто доносились до наших ушей в блоке Е, или крики, в которых звучали нотки раскаяния. Как и вечно мокрые глаза Коффи, эти звуки существовали как бы отдельно от той душевной боли, с которой нам приходилось иметь дело. В определенном смысле (я понимаю, какой галиматьей все это может показаться, разумеется, понимаю, но нет смысла браться за столь большой труд, а рассказ мой получается долгим, если не высказать то, что велит сердце) складывалось впечатление, будто он жалеет весь мир, и чувство это столь велико, что полностью облегчить душу просто невозможно. Иногда я сидел, говорил с ним, как говорил бы с любым другим (разговоры эти — важнейшая часть нашей работы, кажется, я уже упоминал об этом), и пытался успокоить. Не уверен, что мне это удавалось, но меня радовало уже то, что он страдает. Я чувствовал, что он достоин страдания. Я даже подумывал о том, чтобы позвонить губернатору (или попросить Перси позвонить ему… черт, губернатор приходился родственником ему — не мне) и попросить отсрочить казнь. «Не следует нам так быстро сажать его на электрический стул, — сказал бы я. — Боль его еще слишком велика, она вгрызается в него острыми зубами, лишая покоя. Дайте ему еще девяносто дней, ваше превосходительство, сэр. Пусть он поможет себе тем, в чем мы бессильны».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});