Несмотря на все возмущения со стороны молодежи, миссис Чант удастся добиться своего. В ходе длительных обсуждений будет принято решение о разделении баров и зрительных галерей полотняными занавесками. Как вспоминает впоследствии сам Черчилль, «…размещение штор позволило утверждать, что питейные заведения формально находятся вне галереи. Согласно строгой букве закона их настолько же удалили, как если бы переместили в другое графство. Теперь храмы Венеры и Бахуса, хотя и граничили друг с другом, были разделены, а их атака на человеческие слабости и пороки сможет осуществляться лишь в последовательной или переменной, но никак не в концентрированной форме». [196]
Самое интересное произойдет дальше. В первую же субботу после размещения «полотняных препон» в галерее соберется целая толпа молодых курсантов и университетских студентов. Один из них, подняв трость, примется дырявить тряпичные заграждения. Как по единому мановению три сотни человек набросятся на полотняные занавески, ломая деревянные рамы и разрывая в клочья ненавистную материю. В результате народного гнева вино, зрелища и любовные утехи снова соединятся в единое целое.
Когда недовольство достигнет высшей стадии, из толпы выскочит молодой человек в легком пальто, спешно одетом на вечерний костюм, и, взобравшись на сломанные рейки, закричит:
– Ребята! Сейчас мы уничтожили эти препоны, так проследим же, чтобы их не воздвигли вновь!
Находившийся в тот момент в Имперском театре корреспондент «St. James's Gazette» вспоминает об еще одном активисте:
– Среди всеобщего хаоса на обломки влез другой молодой человек и произнес речь, в которой предупредил собравшихся, что данные полотняные заграждения являются всего лишь иллюстрацией того, что они собираются сделать с советом данного округа. [197]
Именно этим оратором и окажется наш главный герой.
Удивительно, что Уинстон, подробно описавший данный инцидент в своих мемуарах «Мои ранние годы», ничего не упоминает о первом выступающем. Вместо этого он предложит свою версию случившегося. По его словам, это именно он, оказавшись на обломках, шокировал присутствующих восторженными фразами типа: «Уважаемые дамы Имперского театра, я взобрался сюда ради Свободы. Вы видели, как мы сегодня смели эти баррикады. Не забудьте на следующих выборах убрать тех, кто их воздвиг».
Далее он вспоминает: «Эти слова были встречены восторженными аплодисментами. Мы все выбежали на улицу, размахивая обломками реек и клочками материи, словно символическими трофеями». [198]
Хвастаясь вечером перед своим братом, Уинстон скажет:
– Джек, просмотри газеты. Это я возглавил мятежников и прочитал перед огромной толпой восторженную речь! [199]
Сегодня уже трудно утверждать, что произошло на самом деле. Определенно известно только одно – выступление Черчилля не останется незамеченным. Услышав о произошедшем инциденте, лондонский епископ в ужасе воскликнет:
– Я и представить себе не мог, что потомок великого Джона Мальборо будет пользоваться такой популярностью среди уличных девиц. [200]
По всей видимости, представитель англиканской церкви слишком сгустил краски. Незаурядная активность, проявленная Уинстоном на баррикадах, имела в своей основе совершенно иные причины. Черчилль жаждал публичной деятельности и выступлений, а не общества дам легкого поведения.
В отличие от епископа первая речь Уинстона не произведет должного впечатления на юную Мейбл Лав. Через некоторое время после данного инцидента они тихо расстанутся.
Свою самую сильную любовь юношеских лет Уинстон встретит в Индии. В ноябре 1896 года Черчилль, молодой лейтенант 4-го гусарского полка, отправится на турнир по поло в Секундерабад, где и познакомится с дочерью британского резидента в Хайдарабаде Памелой Плоуден. Делясь своими впечатлениями с леди Рандольф, он будет восклицать:
– Должен признаться, она самая прекрасная девушка, какую я когда-либо видел! Она очень умна и красива! Мы собираемся вместе отправиться в Хайдарабад верхом на слоне. [201]
Этой поездкой начнется многолетняя дружба, которая закончится только со смертью самого Уинстона.
Наблюдая, с какой стремительностью развивались их отношения, многие друзья и родственники будут полагать, что дело идет свадьбе. Как заметит ему леди Рандольф:
– Памела предана тебе, и если ты ее любишь так же сильно, я не сомневаюсь, что это лишь вопрос времени, когда вы поженитесь.
Несмотря на всеобщий ажиотаж, молодые люди не оправдают ожиданий высшего света, решив спокойно разойтись и остаться друзьями. Некоторые скептики, как, например, лорд Минто, генерал-губернатор Канады и близкий друг леди Рандольф, вообще будет считать, что их отношения так никогда и не выходили за рамки платонических. [202]
Памела быстро разберется в характере своего возлюбленного. Именно ей будет принадлежать одна из самых известных характеристик противоречивого и сложного черчиллевского нрава. В 1905 году она скажет молодому Эдварду Маршу, пытавшемуся устроиться к Уинстону секретарем:
– Первый раз, когда вы встречаете Черчилля, вы видите все его недостатки, и только в течение всей оставшейся жизни вы начинаете открывать его достоинства. [203]
Неудивительно, что она сразу же распознает в своем горе-женихе заклятого эгоиста. Памела даже намекнет ему, что он не способен на искреннюю привязанность к другому человеку, на что Уинстон ей ответит в своей характерной манере:
– И почему ты так думаешь? Я способен любить. К тому же мои чувства постоянны и не подвержены переменчивым любовным капризам, навеянным сиюминутным увлечением. Моя любовь глубока и сильна. Ничто не сможет ее изменить. [204]
Как покажут дальнейшие взаимоотношения с его будущей женой Клементиной, Уинстон и вправду был способен на крепкую и верную любовь. В отличие же от своего возлюбленного, повинного разве что в чрезмерной любви к собственной персоне, Памела также была далеко не безгрешна. В высшем обществе за ней закрепилась репутация дамы кокетливой и очень капризной. Джек вообще считал подружку своего старшего брата «ужасной обманщицей» и даже обвинил в измене, заявив, что она «с тремя другими кавалерами ведет себя так же, как с Уинстоном». [205]
К 1900-м годам их чувства сильно охладеют. Летом 1902 года мисс Плоуден выйдет замуж за графа Виктора Литтона. Несмотря на разрыв, Черчилль признается своей матери:
– Я нисколько не сомневаюсь, Памела единственная женщина, с которой я смог бы прожить долгую и счастливую жизнь. [206]
Они так и останутся друзьями. В мае 1940 года Памела, тогда уже леди Литтон, поздравит своего старого поклонника с новой должностью. В письме к нему она напишет: «Я всегда верила в тебя и знала, что когда-нибудь ты обязательно станешь премьер-министром». В ответной телеграмме Черчилль поблагодарит свою старую знакомую: «Спасибо тебе, дорогая Памела». [207]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});