Читать интересную книгу Мандарины - Симона Бовуар

— Ты не слишком торопился, — с недовольным видом заметила она.

— Но и не опоздал.

— Давай поскорее сядем, а то вдруг поезд уйдет.

— Раньше времени не уйдет.

— Как знать.

Они поднялись в вагон и выбрали пустое купе. Довольно долго Надин с озадаченным видом стояла между двумя вагонными полками, затем села у окна спиной к локомотиву; открыв свой чемодан, она начала устраиваться с кропотливым тщанием старой девы: надела халат, домашние туфли, укутала ноги одеялом, подложила под голову подушку; из кошелки, заменявшей ей сумочку, достала пачку жевательной резинки; тут она вспомнила наконец о существовании Анри и ободряюще улыбнулась:

— Поль ругалась, когда поняла, что ты и вправду берешь меня? Он пожал плечами:

— Разумеется, ее это не обрадовало.

— Что она сказала?

— Ничего, что касалось бы тебя, — сухо ответил он.

— Но мне интересно знать.

— А мне неинтересно тебе рассказывать.

Она достала из своей кошелки гранатовое вязанье и принялась стучать спицами, продолжая жевать резинку. «Ну это уж слишком», — в сердцах подумал Анри; быть может, она нарочно провоцирует его, догадываясь, что невеселые мысли Анри все еще в красной квартирке; на прощанье Поль поцеловала его без слез: «Счастливого путешествия». Но в эту минуту она плачет. «Я напишу сразу же, как приеду», — пообещал он себе. Поезд тронулся, преодолевая печальные сумерки предместья, и Анри открыл полицейский роман. В настоящий момент он не в силах был помочь горю Поль, так зачем же в довершение лишать удовольствия Надин; сделав усилие, он с жаром сказал:

— Завтра в это время мы будем пересекать Испанию.

— Да.

— Меня не ждут в Лиссабоне так рано, у нас с тобой будет целых два дня. Надин ничего не ответила; какое-то время она продолжала прилежно вязать,

затем улеглась на полке, сунула в уши восковые шарики, завязала глаза шейным платком и повернулась к Анри спиной. «А я-то надеялся вознаградить себя за слезы Поль улыбками», — с насмешкой сказал он себе; дочитав свой роман, он выключил свет; на стеклах не было больше голубых росписей, под беззвездным небом долины лежали черным-черны, в купе стало холодно; зачем он в этом поезде, напротив чужой женщины, которая так шумно дышит? Внезапно встреча с прошлым показалась ему невозможной.

«Она могла бы все-таки быть чуточку любезнее!» — с обидой подумал Анри на следующее утро на дороге, ведущей в Ирун; Надин даже не улыбнулась, когда, выйдя с вокзала Эндае, они ощутили на своей коже солнце и легкий ветерок; пока ставили визу в их паспортах, она неудержимо зевала, а теперь по-мальчишески размашисто шагала впереди; он нес два тяжелых чемодана, ему было жарко под этим непривычным солнцем, и он без удовольствия смотрел на крепкие, слегка волосатые ноги, непривлекательную наготу которых подчеркивали носки. Барьер закрылся за ними, впервые за шесть лет Анри шел по не французской земле; но вот барьер открылся, и он услыхал возглас Надин: «О!» Именно такой страстный стон он напрасно пытался вырвать у нее своими ласками.

— О! Посмотри!

На обочине дороги, возле сгоревшего дома, стоял лоток: апельсины, бананы, шоколад;{32} Надин бросилась вперед, схватила два апельсина и один протянула Анри; при виде этой нехитрой радости, которую два километра неумолимо отделяли от Франции, он почувствовал, как та черная и твердая вещь в груди, которая на протяжении четырех лет заменяла ему сердце, превратилась в паклю; Анри без дрожи смотрел на фотографии умирающих от голода голландских ребятишек, а тут вдруг ему захотелось сесть на краю канавы, закрыть лицо руками и не шевелиться.

К Надин вернулось хорошее настроение; с улыбкой глядя в испанское небо, она объедалась фруктами и конфетами в баскских деревнях и кастильских захолустьях. Еще одну ночь они провели в пыли вагонных полок; утром они ехали вдоль бледно-голубой речушки, извивавшейся среди олив и превратившейся затем в реку, а потом в озеро. Поезд остановился: Лиссабон.

— Сколько такси!

Вереница такси выстроилась во дворе вокзала; сдав чемоданы в камеру хранения, Анри сказал одному шоферу: «Прокатите нас». Надин сжимала его руку, вскрикивая от ужаса, пока они ехали с казавшейся головокружительной скоростью по круто спускавшимся улочкам, где громыхали трамваи: они отвыкли ездить в автомобиле. Анри смеялся, тоже сжимая руку Надин; он вертел головой то вправо, то влево, не веря себе от радости: встреча с прошлым состоялась. Южный город, обжигающий и несущий прохладу, с обещанием моря на горизонте и соленого ветра, разбивающегося о вздыбленные мысы: Анри узнавал его. Хотя поражал он его больше, чем когда-то Марсель, Афины, Неаполь или Барселона, потому что сегодня любое новшество казалось чуть ли не чудом; она была прекрасна, эта столица с мудрым сердцем, беспорядочно разбросанными холмами, с ее прохладными домами нежных расцветок и большими белыми кораблями.

— Высадите нас где-нибудь в центре, — попросил Анри.

Такси остановилось на просторной площади, окруженной кинотеатрами и кафе; на террасах сидели мужчины в темных костюмах, но без женщин; женщины толкались на торговой улице, спускавшейся к эстуарию;{33} и сразу же Анри с Надин остановились как вкопанные.

— Ты только посмотри!

Кожа, настоящая толстая и мягкая кожа, запах которой угадывался; чемоданы из свиной кожи, перчатки из кожи пекари, рыжие кисеты для табака, а главное, башмаки на каучуковых подошвах, башмаки, в которых шагали бесшумно, не боясь промочить ноги. Настоящий шелк, настоящая шерсть, фланелевые костюмы, поплиновые рубашки. Анри вдруг осознал, что выглядит довольно убого в своем штапельном костюме и потрескавшихся ботинках с задравшимися носами; а среди женщин в мехах, шелковых чулках и изящных туфлях-лодочках Надин походила на нищенку.

— Завтра займемся покупками, — сказал он, — купим кучу всяких вещей!

— Не верится, что все это настоящее. Как ты думаешь, что сказали бы при виде этого наши из Парижа?

— Точно то же, что мы, — со смехом ответил Анри.

Они остановились перед кондитерской, на этот раз не вожделение, а скандал заворожил взгляд Надин; Анри тоже на мгновение застыл, пораженный, он подтолкнул Надин плечом:

— Войдем.

Кроме старика с маленьким мальчиком за столиками сидели только женщины, женщины с маслянистыми волосами, обремененные мехами, драгоценностями и целлюлитом, которые с благоговением отдавали ежедневную дань своей страсти к гурманству. Две девочки с черными косичками, голубой лентой через плечо и множеством медальонов на шее смаковали со сдержанным видом густой шоколад, увенчанный огромной шапкой взбитых сливок.

— Хочешь? — спросил Анри.

Надин молча кивнула головой; когда официантка поставила перед ней чашку и Надин поднесла ее к губам, лицо ее вдруг стало белым.

— Не могу, — вымолвила она и добавила извиняющимся тоном: — Мой желудок отвык от этого.

Однако причиной ее недомогания был не желудок, просто она подумала о чем-то или о ком-то. Анри не стал задавать ей вопросов.

Номер в гостинице был обтянут нарядным кретоном; в ванной комнате их ждали горячая вода, настоящее мыло, махровые халаты. Надин снова повеселела. Она пожелала растереть Анри перчаткой из конского волоса, и когда его тело с головы до ног стало горячим и красным, опрокинула его со смехом на кровать. Она отдавалась любви с такой радостью, что, казалось, получает от этого удовольствие. На следующее утро глаза ее блестели, когда своей шершавой рукой она трогала роскошную шерсть, шелка.

— А в Париже тоже были такие прекрасные магазины?

— И даже намного прекраснее. Ты не помнишь?

— Я не ходила в роскошные магазины, я была слишком маленькая. — Она с надеждой взглянула на Анри: — Ты думаешь, когда-нибудь это вернется?

— Когда-нибудь, возможно.

— Но почему они здесь такие богатые? Я думала, это бедная страна.

— Это действительно бедная страна, где есть очень богатые люди.

Они купили для себя и для тех, кто остался в Париже, ткани, чулки, белье, туфли, свитера. Обедали они в подвале, увешанном красочными афишами, на которых тореро на лошадях бросали вызов разъяренным быкам. «Мясо или рыба — у них все-таки есть ограничения!» — со смехом заметила Надин. Они съели по бифштексу пепельного цвета. Затем, надев вызывающе-желтые башмаки на шикарных подошвах, стали взбираться вверх по вымощенным круглыми камнями улицам, ведущим к густонаселенным кварталам; на одном из перекрестков босоногие ребятишки без улыбки смотрели невыразительное кукольное представление; мостовая становилась все уже, дома были облупленные, и лицо Надин омрачилось.

— До чего отвратительная улица, и много таких?

— Я думаю, да.

— Похоже, тебя это не возмущает?

У него не было настроения возмущаться. По правде говоря, он с большим удовольствием вновь смотрел на цветное белье, которое сушилось у залитых солнцем окон над темной дырой. Они молча миновали клоаку, и Надин остановилась посреди лестницы с засаленными каменными ступеньками.