Открывая дверь с улицы, мы попадали прямо в раздевалку, где запросто сновали совершенно раздетые женщины. На входящих кричали, чтобы веселее закрывали дверь, а не расхребенивали ее как у себя дома. Отряхнув снег с пальто, вновь прибывшие перемешивались с голыми и быстро, как кожуру с картофеля, снимали с себя одежду. Уже нагишом они сидели какое-то время, почесываясь и озираясь, как птицы.
Попав первый раз в раздевалку общей бани, мы с Нанкой разинули рты и встали на пороге как вкопанные. Полуодетые и совсем голые женщины копошились у шкафчиков с серьезными лицами. Болтались перед глазами тугие сочные груди, пуки волос под животами и под мышками изумляли своей кустистостью — и все это мелькало, заставляло вглядываться и повергало в ужас.
Было много старух. Одни с трудом пытались вставить ногу в панталоны, что было похоже на спортивную игру «попади мячом в кольцо». Сделать это сразу не удавалось, но они явно не расстраивались, и попытки продолжались. Другие, вынув полукруглые коричневые гребешки из голов, медленно-любовно расчесывали прозрачные волосы на маленьких сухих черепах. И смотрели бесцветными глазами в одну точку, плетя тончайшие косицы, доплетая их до последнего волоска.
Сухонькие старушки были похожи на уродливых девочек. Грудь отсутствовала, но где-то ближе к паху неожиданно радостно подмигивали соски. Нижняя часть туловища напоминала букву «П», а коленные чашечки были приблизительно одного размера с головой. У толстых старух с распаренными красно-синими лицами были свои законы поведения в бане. Они занимали в раздевалке много места, раскладывая вокруг себя свои бесчисленные вещи, и, не найдя нужной, устраивали скандал. С силой произнесенное ими слово тут же откликалось вздрогом их большого тела, и складки начинали ходить ходуном, как волны на море. Я знала, что нельзя пялиться на «ущербных» людей, но ничего не могла с собой поделать. Смотрела на них украдкой и думала: как хорошо, что я родилась девочкой, а не старухой.
В помывочной было шумно, плотно стоял пар, и, как чайка, летало эхо под потолком. Из больших ржавых кранов толстыми струями с шумом лилась вода, и гремели тазы, катаясь по каменным длинным скамьям. Женщины мылились, поливали себя водой, терли друг друга, и постепенно разница между ними — красивыми и некрасивыми, старыми и молодыми, толстыми и худыми, добрыми и злыми, веселыми и не очень — смывалась, растворялась и грязной пеной уходила в пол, утекала сквозь железную решетку куда-то в землю.
Гомнюки
Туалет — отдельная песня! Один на весь Городок! На восемьдесят семей!
Бетонное сооружение на четыре дырки в полу. Правда, есть педали, на них можно встать как на единственный остров среди океана фекалий, которые застывали причудливыми нагромождениями и были расцвечены разными цветами радуги. Баба Ира всегда приходила со своим ведром — это был ее личный унитаз. «Колени не держат», — оправдывалась она и, восседая на ведре, кротко всматривалась в лица сидящих напротив в позе орла. Использование ведра, правда, было чревато. Возникал эффект вакуума, и тогда приходилось общими усилиями отдирать старуху от насиженного места. Многие тоже пользовались ведрами, но дома, а потом выходили как на прогулку с этими «ночными вазами», оттянув подальше подол и как можно приветливей здороваясь с соседом.
За стеной женского туалета находился такой же мужской. Женщины и мужчины друг друга прекрасно слышали и становились ближе в буквальном смысле слова. Секреты, сообщенные на ухо, подхватывало коварное туалетное эхо и уносило за перегородку. Через несколько минут уже весь Городок знал, у кого и где чешется и как выглядит геморрой. Все знали всё до капли. Тайн не было. А хотелось иметь, особенно женщинам, — пусть небольшую, но все же…
Туалет убирала тетя Ася, женщина лет пятидесяти. Боевая, сухонькая, с круглым, как сковородка, лицом, с желтыми стрижеными волосами и голосом, похожим на звуки расстроенной гитары. Она всегда громко недоумевала, когда приходила мыть туалет. Как такое может быть, что в человеке так много «гомна»? Почему люди так много «се́рут»? Кто будет убирать «гомно», если не она? И что будет, если это «гомно» вообще не убирать? Эти вопросы мучили ее, и разгадать эту загадку она пыталась на протяжении многих лет. В течение дня она заглядывала в туалет по нескольку раз и всегда выходила оттуда погруженная в свои мысли. «Серут и серут!» — почти с восхищением говорила она, возведя глаза к небу.
При встрече с ней возникало ощущение, что тебя видят насквозь и как рентгеном просвечивают твои внутренности. Какую бы высокую планку ты сам себе ни задавал, она со стуком падала. Под взглядом тети Аси ты чувствовал себя наполовину куском дерьма. Если она с кем-то ругалась, то обязательно называла человека «гомнюком» или «гомнючкой», и это было страшно, потому что тетя Ася хорошо знала предмет разговора. Ей можно было верить.
Авторитетов она не признавала. Если при ней соседка говорила о ком-нибудь уважительно, тетя Ася через паузу обязательно резюмировала: «Так я тебе и поверила! Такой же гомнюк, как и твой муж!», то есть одним выстрелом укладывала сразу троих, не размениваясь на мелочи. Правительство она тоже не жаловала: «Гомнюки все! Все до единого! Покажи мне там хоть одного не гомнюка! Приведи мне сюда Брежнева, я ему и в глаза скажу — гомнюк! И лысый был гомнюком! Думали, Сталин не гомнюк! На-ка выкуси! Гомна на лопате! Так вам и надо, гомнюкам! Что насрали, то и пожрали!» Народ к ней прислушивался. Ее уважали.
В пятнадцать лет Надя закончила восемь классов общеобразовательной школы и одновременно — с отличием — музыкальную школу. Что Нанкина жизнь будет связана только с музыкой, было ясно давно. Ближайшее училище — в Симферополе, на него мы и рассчитывали. Но в тот год мы узнали, что набирать и в Симферополе, и в Киеве, и в Харькове будут только украинцев. Выяснилось это буквально перед Нанкиным окончанием школы, и выпускники — неукраинцы — заметались.
На семейном совете было решено, что училищем Надя не ограничится, нужна в дальнейшем и консерватория. Кроме того, мама понимала, что тут еще и младшая дочь с актерскими способностями подрастает. Что делать? Искать квартирный обмен с таким городом, где есть и училище, и консерватория, и театральный институт. На Москву и Ленинград мы не замахивались. Кто поедет из средней полосы России хотя и к морю, но в дом, где нет никаких удобств? Только те, кому необходим здешний климат. Урал и Сибирь казались более реальными.
Решать вопрос с переездом надо было быстро. Мама дала объявление в бюро по обмену квартир, и мы стали ждать. Приезжали претенденты, купались в море и уезжали. Серьезными и мобильными людьми оказались только новосибирцы. Колесо завертелось. Нанка за лето поступила в новосибирское училище, мы быстро собрали документы. Обмен состоялся Мы переехали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});