Читать интересную книгу Клер - Жак Шардон

Людям счастливым нестерпимо больно и стыдно за разлитое по миру горе. Мы терзаемся непомерным чувством ответственности, невыполнимыми обязательствами, бесполезной жалостью. Если бы какое-нибудь революционное правительство взяло на себя сверхчеловеческую миссию, и, рискуя уравнять всех в страдании, избавило бы людей от обременительного добросердечия, я бы его приветствовал.

Клер ответила мне, что правительства ее мало интересуют и что она несет личную ответственность за все, непосредственно касающееся ее жизни. Она не согласилась со мной, но мне это даже нравилось.

Случалось, правда, что привязанность Клер к своим подопечным выводила меня из терпения. Как-то раз я собрался после обеда поехать в Париж за новыми перьями, а Клер отказалась меня сопровождать, потому что некая Низия должна была родить в этот день третьего ребенка. Уходя, я заметил, что часы в гостиной спешат на двадцать пять минут: Клер надеялась хитростью добиться большей точности от слуг. Эта ее черта меня неприятно резанула. Я легко прощаю скупость скупцу, тщеславие честолюбцу, упрямство ослу, но я не переношу недостатков у тех, кого люблю и кем восхищаюсь. Это не согласуется с моими представлениями о творении божьем.

Я нервно стиснул ручку двери и бесшумно закрыл ее за собой; мне почудилось, что любовь вот-вот улетучится в образовавшуюся трещину. Но стоило мне сесть в машину и тронуться, как я уже обо всем позабыл.

Я стал обдумывать свой маршрут. Покончив с покупками, я наметил зайти на Крымскую улицу к Изамберу и дать ему немного денег. Как я и предполагал, с Борнео он вернулся нищим и вдобавок больным.

Не доезжая писчебумажного магазина, я остановил машину возле цветочной лавки, изукрашенной, как капелла. Мне хотелось пройтись пешком, поглазеть на витрины, но я был связан автомобилем. Разумнее было бы ездить в Париж по железной дороге: доезжаешь до города со всеми удобствами, а по прибытии обретаешь полную свободу. Эпоха технического прогресса не оставляет нам выбора, мы цепляемся за всевозможные новшества, и никому уж не придет в голову воспользоваться таким старомодным средством передвижения, как поезд. Роскошь цветочной витрины меня слегка покоробила, а вот удержаться от покупки роз я не смог.

В писчебумажной лавке я почувствовал себя неловко с огромным букетом в руках, и тогда мне пришло на ум подарить их Адели. Про Изамбера я и думать забыл.

Я давно уже не навещал Адель, ей было в чем меня упрекнуть. Стоит взглянуть на себя глазами другого, как тебе отроются многие твои недостатки.

Войдя, я положил розы на стол. Адель приняла меня, как обычно, она словно и не заметила моего долгого отсутствия. Сидя подле нее в низком, обитом гобеленом кресле, где я, бывало, проводил долгие часы, я вдруг мгновенным укором ощутил произошедшую во мне перемену. Я совсем иначе смотрел на Адель, и мне было совестно за свои привилегии перед ней. Но ведь и раньше я не был несчастным.

Я со вздохом поведал ей, что приехал в Париж за перьями, потому как в Фонтенбло никогда не найдешь того, что нужно, посетовал на то, что Фернан меня совсем забыл, а сам я превратился в одинокого сельского жителя.

Щадя ее, я старался казаться как можно более разочарованным, однако в этом не было нужды. Адель ничуть не изменилась. Свою безрадостную жизнь она заполняла глубокими тайными думами, среди которых не было места зависти. Я смотрел как она, прикованная к дивану, ставит цветы в вазу, подает мне чай, поправляет подушку, своими скованными движениями оживляя вокруг себя ограниченный доступный ей мир, которому она умела радоваться. Она с нежностью говорила о муже. По моим представлениям, главное ее несчастье заключалось в неудачном союзе с заурядным человеком, которого она не могла любить. Теперь же я, напротив, восхищался их несообразным на первый взгляд браком; ведь это значит, думал я, что существует на свете поистине чудесная любовь, бескорыстная, утонченная, которую из ничего творим мы сами. Мы говорили о ней, предавались воспоминаниям; сам я больше слушал и молчал, поскольку угадывал в ее словах некий утраченный для меня смысл. И только когда вошел Фернан, я спохватился, что уже поздно. На пути домой меня застигла ночь.

Я мчался сквозь ветер, и вид знакомых перекрестков, хижин, деревьев, столбов, вспыхивающих в свете моих фар, возрождал во мне былые чувства, с которыми я некогда спешил в Шармон все к той же женщине. На повороте при въезде в поселок сбавляю скорость, и вдруг неожиданно для себя торможу: дело в том, что на обочине я увидел Клер. Что увело ее так далеко от дома в столь поздний час? Я выхожу из автомобиля.

— Что случилось?.. Что ты здесь делаешь?

Я шагаю к тому месту, только что ярко освещенному фарами, а теперь погруженному во тьму, где неподвижно, и словно не узнавая меня, стоит Клер.

— Что с тобой? Ты встречаешь меня? Или от чего-то бежишь?

Беру ее за руку, веду к машине, а она все не отвечает, ошеломленная, окованная необъяснимым паническим страхом.

— Уже поздно… Я испугалась… — произносит она наконец тихим отсутствующим голосом, словно бы и не радуясь встрече.

— Испугалась чего? — спрашиваю я, захлопывая дверцу.

— Не знаю… Мне стало страшно.

— Страшно… Не так уж и поздно. Я заехал к Адели. Дождался Фернана. Поговорил с ним всего минуту. Сейчас половина девятого… Не с чего, право, терять голову и выбегать на дорогу…

Я оставляю машину возле гаража, и мы идем к дому по окаймленной черными стенами кустов невидимой аллее.

— Мне в самом деле непонятен твой испуг… Я никогда не езжу в Париж один, но уж если такое случилось, отчего не позволить мне задержаться. Сегодня я ждал Фернана, он вернулся только в семь. В другой раз будет что-нибудь еще… Мало ли что может произойти… любая нелепость…

Я подробно описываю ей все, что делал в Париже, надеясь обстоятельностью рассказа рассеять ее волнение. Она не слушает; холодная, усталая, она сейчас где-то далеко от меня.

— Ты как будто не рада меня видеть!

После ужина в гостиной она подсаживается ко мне, дотрагивается до меня рукой, словно бы только теперь осознавая реальность моего присутствия.

— Я не могу это объяснить, — говорит она, прижимаясь ко мне. — Ты ни в чем не виноват, просто задержался, твои доводы логичны, а мое отчаяние беспричинно. Я так волновалась, что даже встреча с тобой не успокоила меня. Невозможно сразу осознать, что разлученный с тобой человек вернулся, что ты можешь его видеть… Мне и сейчас кажется, что ты вернулся только на время и исчезнешь снова… Я весь день ощущала твое отсутствие… Как будто я потеряла часть самой себя… Я была у Низии, старалась с пользой употребить время, чтобы оно побыстрей прошло… Я наметила себе час, когда ты должен был вернуться, не помню точно, какой, засветло еще, и только тогда начала жить… Но радостное возбуждение очень скоро угасло… Матильда увещевала меня… А я ничего не слушала, мне все что-то мерещилось, крик застыл в горле… Мне захотелось бежать из этого чужого для меня дома, от всех этих нелепых, ненужных предметов. Мне виделось, что ты попал в катастрофу, и тебе некому помочь… и жизнь без тебя…

— Катастрофы, грабители — все это случается крайне редко… Конечно, бывают несчастные случаи, но чаще всего безобидные…

— Я не в состоянии была рассуждать… На меня что-то нашло, мной овладела паника… Наверное, недобрые мысли рождаются только от счастливой жизни…

— Я тебя не узнаю. Откуда такая впечатлительность? Помнится, раньше я уезжал каждый день… И возвращался. Ты была спокойна. Тебе не мерещились катастрофы…

— Мы тогда жили врозь. Это совсем другое.

— В чем же разница?

— Не знаю… Но все было иначе…

Некоторое время я молчу — пусть уляжется ее волнение остынет воспаленный мозг, — а затем снова рассказываю, как я побывал у Адели. Я надеюсь отвлечь ее повествованием о людских горестях, но чувствую, как сам отвлекаюсь от темы; мысль моя мечется между мной и Клер, оттолкнувшись от нее, возвращается ко мне; дабы выбраться из нежного плена, ухожу в сад.

* * *

Случайное замечание Клер надоумило меня перечитать написанное за последние месяцы.

Когда человек сторонится готовых решений, проторенного пути, следует голосу чувств, а не образцам, у него неспокойно на сердце. При всей своей дерзости он необычайно робок и всегда готов признать свою неправоту. Он, как никто, нуждается в одобрении, при этом самая ничтожная похвала может легко вскружить ему голову. Один на один со странным своим опусом я испытываю крайнюю неуверенность и склонен больше верить первому встречному, нежели себе самому. Мне нужна аудитория. Художественная литература широкой публики не собирает, даже если принять в расчет будущие поколения, и если бы написанное мною понравилось Клер, я был бы вполне удовлетворен.

Собрав исписанные листки, я зову Клер. Сначала я предлагаю ей устроиться для чтения в саду, но быстро спохватываюсь: свежий воздух рассеивает мысли. Веду Клер в кабинет для коммерческой переписки, старательно прикрывая за нами все двери, но стоит мне сесть, как слышу над головой шаги Матильды. Нет, уж лучше вернуться в комнату над гаражом и поставить там для Клер садовое кресло. Раскладываю рукопись на столе, чуть отодвигаю стул и разворачиваюсь лицом к Клер. Спрашиваю, удобно ли ей и не желает ли она подложить под спину шаль, которой я зимой укрываю ноги. Когда, наконец, вижу, что она замерла и исполнилась внимания, бросаю на нее последний взгляд и принимаюсь за чтение.