мучают кошмары. Днем странные думы тревожат меня, бесцельно блуждает мой взгляд, и снова бессонная ночь. Но сколько же можно не спать? Природа непременно должна взять свое. И вот расплата за пренебрежение ее потребностями: бледное, без кровинки, лицо, лихорадочный блеск в глазах. Я бы и рад не изнурять себя беспрерывной работой ума, но независимо от моего желания помраченные чувства неотвратимо устремляются по привычной стезе. Я замечал, что и другие дети похожи на меня. Лица их еще бледнее, а брови сурово сведены, как у взрослых, наших старших братьев. О Создатель, нынче утром я не премину усладить тебя фимиамом моей детской молитвы. Порою мне случается забыть об этом, и, сознаюсь, в такие дни я чувствую себя счастливее обычного: точно спадают оковы, и вольным духом полей наливается грудь; если же я выполняю постылую обязанность, навязанную мне старшими, и возношу хвалу тебе — к тому же это славословье приходится каждый раз, изнывая от скуки, прилежно сочинять заново, — то до самого вечера бываю угрюм и зол, ибо не нахожу ни логики, ни здравого смысла в том, чтобы говорить, чего не думаешь, и зияющая бездна одиночества манит меня. Но, сколько бы ни вопрошал я пустоту, она безмолвствует, она не разъяснит мне моего смятенья. Я желал бы любить и почитать тебя, но меня пугает твое могущество, и гимны, что я пою тебе, полны страха. Если одною силой мысли ты можешь творить и разрушать миры, то тебе ни к чему мои молитвы; если из чистой прихоти ты насылаешь моровую язву на целые города или приказываешь смерти хватать всех, кто ни попадется в ее когти, невзирая на возраст, то и у меня нет охоты завязывать столь опасную дружбу. И не из ненависти к тебе, а из страха, как бы ты не возненавидел меня — твой гнев непредсказуем, он вспыхивает и разрастается внезапно, как кондор в диких Андах срывается вниз со скалы, на лету распахивая гигантские крылья. Разделять твои отнюдь не безобидные забавы я не могу, зато легко могу оказаться их первой жертвой. Да, ты недаром прозываешься Всемогущим: ты и только ты вправе носить это имя, ибо никто, кроме тебя самого, не может положить предел твоим желаниям, благим иль пагубным. Вот почему бежать у края твоего хитона, чуть поспевая за яростной твоею поступью, было бы мне несносно: пусть я еще не раб твой, но каждый миг могу им стать. Правда, порою, когда ты оглядываешься на самого себя, чтобы вникнуть в свои высочайшие деяния, и все зло, которое ты безнаказанно обрушил на всегда покорное и верное тебе, как лучший из друзей, человечество, встает перед тобою страшным призраком, скелетом, выпрямившим гневный свой хребет, что каждым позвонком вопиет об отмщении, тогда волосы твои поднимаются дыбом и слезы запоздалого раскаяния льются из глаз, и ты сам же истово клянешься навсегда прекратить, забросить в джунгли вечности чудовищные игры, измышления свирепого тигра твоей фантазии — их можно было бы счесть остроумными, не будь они столь жестоки; но правда то, что эти клятвы — недостаточно цепкий гарпун, они не проникают в глубь души, и вот уже черная проказа зловещего порока вновь разъедает твой ум, и вновь ты погружаешься в трясину злодеяний. Я бы хотел верить, что ты наносишь удары людям помимо собственной воли (хоть это и не умаляет их убийственной силы), что добро и зло единою струею хлещут из твоей царственной, сжираемой гангреною, груди, подобно бурному потоку с крутизны и повинуясь лишь слепой неведомой стихии, но все говорит об обратном. Слишком часто приходилось мне видеть, как пламенел, налившись кровью, твой патриарший, замшелый от времени лик и бешено оскаливались исполинские клыки из-за какой-нибудь не стоящей внимания оплошности, допущенной людьми, — слишком часто, чтобы я продолжал надеяться, будто это благодушное предположение соответствует истине. И, коль скоро нельзя иначе, я так и буду каждый день, сложив ладони, обращать к тебе смиренные молитвы, но искренне прошу тебя лишь об одном: не затрудняй свое величество заботой обо мне, позволь мне прозябать в забвенье, словно червю, зарывшемуся в землю. Знай, я предпочту довольствоваться самым скудным пропитаньем, обрывками морской травы, приплывающими к нашим берегам с далеких островов в пенных объятиях прибоя, чем знать, что каждую минуту за мной следят твои глаза и что глумливый скальпель занесен над моим мозгом. Я сам раскрыл перед тобою свои мысли и надеюсь, что, при твоей любви к порядку, тебе польстит благоразумие, которым они дышат. Я лишь хотел оговорить характер отношений и степень близости, которые должны установиться между нами, ну а засим, изволь, готов ежечасно, уподобив щеки кузнечным мехам, вдувать тебе в уши лживые восхваления, которых мелкое твое тщеславие ревниво требует от каждого смертного, и делать это целый день без устали, начиная с того самого раннего часа, когда встает заря в голубоватой дымке и собирает затерянные в атласных складках сумерек искры света, как я, в своем стремлении к добру, выискиваю искорки любви. Однако же, хотя я прожил не так много, сдается мне, что никакой любви нет и в помине, а есть лишь звучное название, ничего, по сути, не означающее. Ты слишком явно выдаешь свой нрав, надо бы маскироваться поискуснее. А впрочем, может быть, ты поступаешь вполне обдуманно, да и кому, как не тебе, лучше знать, что делать. Люди же считают священным долгом подражать тебе, и потому алтарь любви в их душах пуст, и злобой горят глаза их: каков отец, таковы и дитятки. Что бы ни думал я о тебе, но эти свои мысли облеку в покровы беспристрастной критики. Я, дескать, был бы только рад, когда бы оказалось, что я заблуждаюсь. Показывать же тебе ненависть, которую я вынашиваю и пестую, как любимое чадо, я вовсе не намерен; куда разумнее затаить ее и разыграть перед тобою роль нелицеприятного судьи, что призван дать оценку твоим неправедным деяньям. Тогда-то ты и отвернешься от меня и постараешься забыть о том, что я существую на свете, однако в конце концов все же задавишь настырного клопа, вгрызшегося в твою печень. Уж лучше угощать тебя льстивыми, медовыми речами… Да, Господи, Ты сотворил мир и все живое и неживое в нем. Ты совершенство, Ты кладезь всех добродетелей. Все признают Твое величие. Вселенский хор поет Тебе немолчную осанну! И малые птахи прославляют Тебя! Тебе подвластны звезды… Во веки веков, аминь!»
Таково было начало моей жизни, так посудите: стоит ли дивиться, коль