Читать интересную книгу У стен Москвы - Георгий Зангезуров

— Не кряхти так громко, Ваня, а то немцы услышат и не дадут тебе пробиться к центру земного шарика, — сказал напарник Озерова Николай Чайка.

— Как же, пробьешься тут! — незлобиво ответил Озеров и, словно невесомую щепочку, отбросив кирку в сторону, взялся за лопату. — Не инструмент, а детская забава.

— Зря сердишься, Ваня. Для нормального бойца это — инструмент, а для тебя… Тебе, брат, землеройная машина и та игрушкой покажется, — пошутил телефонист Павлов.

— Вам все хаханьки, а у меня… А если у меня душа горит, тогда как? — спросил Озеров.

— И хорошо, что горит. Злее будешь.

Несколько минут трудились молча.

— А мы их все равно побьем. Вот увидите!.. — сказал низкорослый, на вид щупленький боец с белесыми, чуть заметными бровями на потном, раскрасневшемся лице. Он работал в соседнем окопе, рядом с пулеметчиками.

— Оно, конечно, если уж сам Карасев прибыл на фронт, то тут немцам деваться некуда. Одна дорога им — в могилу, — сказал кто-то из бойцов.

Вокруг засмеялись.

— Чудаки, — беззлобно буркнул себе под нос Карасев и снова взялся за лопату.

В ходе сообщения появился капитан Кожин. Окинув опытным глазом окопы, Александр заметил, что бойцы перестарались.

— Взвод, сми-и-ирно! — подал команду Чайка. — Товарищ капитан…

— Отставить! Командира роты ко мне!

Через минуту к комбату, придерживая на боку полевую сумку, подбежал старший лейтенант Соколов и доложил, чем занимается рота.

Перед Кожиным стоял невысокий, по-спортивному подтянутый человек, с худощавым, бледным лицом.

Кожин любил этого командира за храбрость и находчивость. Александр вместе с ним участвовал в боях с японскими самураями у озера Хасан и сам видел, как тот вел себя в бою. А тут с окопами старший лейтенант допустил явный просчет.

Сначала командир батальона хотел ограничиться замечанием. И этого было бы вполне достаточно для Соколова. Но сейчас важно было, чтобы не столько командир роты, сколько сами бойцы поняли, что надо не закапываться в землю по самую макушку, а готовиться к жесткой, но активной обороне. Окопы делать такие, чтобы из них в удобный момент можно было быстро подняться в контратаку. Эту мысль надо было довести до сознания каждого красноармейца. И он решил тут же на наглядном примере показать бойцам их ошибку.

— Прикажите людям разобрать оружие и занять свои места. Быстро! — распорядился Кожин.

Старший лейтенант с удивлением посмотрел на комбата. «Зачем это?» — хотелось спросить ему.

— Ро-та-а-а… в ружье! — Когда оружие было разобрано, Соколов добавил: — По местам!

Красноармейцы заняли свои места. — Изготовиться к стрельбе! — приказал Кожин.

Соколов повторил команду. Красноармейцы положили винтовки на бруствер и стали готовиться к стрельбе по одиноко стоявшему дереву. Те, кто был повыше ростом, хорошо видели свои секторы обстрела и дерево, а остальные, могли стрелять только по самолетам. Стволы их винтовок, как они ни старались направить их на цель, были задраны вверх.

— Карасев, что вы видите перед собой? — спросил комбат.

— Небо, — чистосердечно признался тот.

Соколов покраснел. Рота всегда была на хорошем счету — и вот на тебе!

— Карасев! — снова обратился Кожин к невысокому солдату. — В чем ваша ошибка?

Карасев встал по стойке «смирно». Его глаза были устремлены в землю.

— Понятно, товарищ капитан.

— Что вам понятно?

— Окоп очень глубокий.

— Вот именно. — И к Соколову: — Старший лейтенант, проводите меня.

Когда они отошли довольно далеко от окопов, Кожин, строго посмотрев на Соколова, спросил:

— Вы что, таких элементарных вещей не знаете, старший лейтенант?

Соколов в душе был благодарен Кожину за науку, а главное — за то, что тот пощадил его самолюбие и не стал отчитывать при подчиненных.

— Я вас понял, товарищ капитан, — ответил наконец Соколов.

— Вечером лично проверю, как вы меня поняли! — жестко сказал Кожин.

Кожин по лесной, давно не езженной дороге шел к своему наблюдательному пункту, не спеша переставлял ноги в облепленных глиной сапогах по мягкому, отсыревшему ковру из пожухлых листьев. Внимательно присматривался к местности. Чем дальше он шел, тем больше убеждался в том, что уже однажды был в этих местах. Ну конечно же! Вон на опушке леса высотка с двумя березками на вершине. Кожин ускорил шаги, быстро поднялся на холм и подошел к молодым деревцам. Он даже потрогал их руками, как бы проверяя, те ли это березки… Сколько раз вспоминал он о них, видел даже во сне. И всегда рядом с этими ласковыми шептуньями был образ Наташи — милый, дорогой его сердцу образ…

Из добровольцев сформировали роту, которая должна была влиться в отряд Московского ополчения.

Уже к вечеру ополченцы были вооружены и выстроены на полянке. На самом левом фланге вытянулся Митрич. Он был очень доволен тем, что сумел настоять на своем и вместе с молодыми мужчинами стоял теперь в строю защитников Москвы.

Его хотели назначить на какую-нибудь нетяжелую работу в тылах полка или пристроить в санитарной роте. Но Митрич категорически отказался от такого предложения.

— Я еще, слава богу, покамест не старый человек, и нечего меня в интенданты записывать.

Было непонятно, чем так не угодили Митричу интенданты, но он был, как видно, невысокого мнения о них. Скорее всего, это мнение создалось у него после размолвки с Полыниным — бывшим заведующим столовой. Очевидно, и его причислял он к категории интендантов.

Так и пришлось оставить его в роте народного ополчения.

Олега же, сколько ни просился он, даже ординарцем не взяли. Мужчин старше пятидесяти лет, подростков и женщин в роту не записывали. Исключение было сделано для одного Митрича.

Надежде Васильевне, Олегу и его матери, Наташе и другим строителям, не принятым в полк, ничего не оставалось делать, как закинуть за спину вещевые мешки и тронуться в путь, в сторону Березовска.

Когда Наташа проходила мимо выстроившихся добровольцев, до ее слуха донеслись слова:

— Отряд займет оборону левее батальона капитана Кожина…

Это говорил Воронов перед строем новых бойцов народного ополчения.

«Кожин? Какой Кожин?» — вихрем пронеслось в голове Наташи. В ту же минуту она метнулась к Воронову. Подбежав к нему, она схватила его за рукав:

— Где он?.. Где? Вы об Александре говорили?

— Да, об Александре Кожине. А в чем дело? — в свою очередь спросил Воронов.

Но Наташи рядом с ним уже не было.

Она побежала к автостраде. По пути девушка спросила какого-то красноармейца, где ей найти капитана Кожина. Тот, указывая в противоположную сторону, сказал, что он только что видел комбата на опушке леса.

Радости Наташи не было предела. Случилось невероятное. Она только что читала письмо, написанное Аслановым, думала, что Кожин со своим другом находятся еще там, на Дальнем Востоке, а оказалось…

И оттого, что этот сильный, любимый ею человек был рядом с ней, она чувствовала себя увереннее.

«Теперь все будет хорошо… — думала Наташа. — Теперь не так страшно. Раз Саша здесь… Раз сюда вместе с ним прибыли дальневосточники… Раз со всех концов страны на помощь Москве спешат свежие силы, значит, немцы не пройдут. Значит, их не пустят дальше…»

Наташа бежала так быстро, что стала задыхаться. Видно, сказывались бессонные ночи и трудная, изнурительная работа на строительстве оборонительной полосы. Наташа все время смотрела на ту высотку, где они с Сашей когда-то встречали восход солнца. Она знала, что, если Кожин здесь, он обязательно придет на то знакомое место. На вершине холма, возле молодых березок, она заметила силуэт человека. Ей показалось, что это был Александр. Она пробежала вперед еще несколько метров и вдруг остановилась за кустом. «Куда я бегу? Зачем? — неожиданно спросила она себя. — Ведь я сама оттолкнула его в то утро. Разве мог он забыть такую обиду?..»

И тут ей вспомнились строчки из письма Асланова: «… И это горе причинили ему Вы, Наташа. Советую Вам не напоминать о себе… Не писать. Он все равно не ответит…»

С болью в сердце она шептала:

— Да, конечно… конечно, не ответит. Не захочет видеться со мной. Я же должна буду рассказать ему все — о себе, о Хмелеве, о том, что я уже готова была стать женой Евгения, если бы… если бы не эта женщина. А узнав всю эту мерзкую историю, он станет презирать меня. Подумает, что мне ничего не стоит переметнуться от одного мужчины к другому. Решит, что я самая низкая, самая падшая женщина. Да и сама я не смогу смотреть ему в глаза. Я же сказала в то утро, что мы давно дружим с Женей. Намекнула, что люблю его. Как же после этого я буду говорить с ним — Сашей? Как я смогу сказать, что никогда не любила Хмелева, что просто привыкла к нему и мне только казалось, что люблю его… Разве Кожин поверит этим словам? Ни он и никто другой не поверит этому. Никто и никогда…