После обеда в клубе, где я, кроме таблеток и обычных напитков, мог получить только сухари и варение, я провел часа два с ним на квартире. Мы сидели в кабинете перед горячим электрическим радиатором и молчали. Я раздумывал о своем неудавшемся плане; о чем думал мой хозяин, я не имел никакого представления. Вернее всего, он ни о чем не думал и только отдыхал от дневного труда.
В девять часов он очнулся от своей задумчивости и, встав передо мной, предложил пройти с ним в соседнюю казарму рабочих.
Я с удовольствием согласился, так как до сих пор не удосужился побывать там. Мы вышли. Снег все еще падал, но ветер затих; ноги утопали в глубоком снегу. Фонари, облепленные снегом, тускло освещали дорогу. Казарма, десятиэтажное здание, была ярко освещена.
Все рабочие жили по комнатам, по два-четыре-шесть человек в каждой, причем, как пояснил мой помощник, сами выбирали, кому с кем и где жить. Комнаты были скромно обставлены — все по одному шаблону. В свободное от работы время рабочие обыкновенно отправляются на собрание.
В большом зале на скамье и на стульях сидело несколько сот рабочих. За столом на эстраде стоял кто-то из инженеров и разъяснял им план работы на следующий день. Потом другой, вышедший на эстраду, доложил о результатах сегодняшнего дня. После обмена мнениями воцарилось длительное молчание, как будто все к чему-то внимательно прислушивались; однако я не уловил ни малейшего звука. Мой помощник наклонился к моему уху и прошептал:
— Не правда ли, какие замечательные достижения?
На мой вопросительный взгляд он удивленно добавил:
— Вы разве не воспринимаете сообщение?
Спохватившись, я постарался загладить неловкость.
— Конечно, конечно, удивительные, — согласился я и сейчас же незаметно отодвинул кнопку на своем предохранителе.
Тотчас же в моем мозгу начались отпечатываться мысли, неизвестно откуда передаваемые в зал.
Я узнал, сколько построено новых домов в Городе, сколько потрачено энергии, сколько школьников окончило низшую школу и сколько из них было признано годными для поступления в среднюю школу, и т. д., и т. д. Отчет был полный, но малоинтересный, приспособленный для слушателей низкого уровня. Публика внимательно принимала все эти сведения, но не выражала ни удивления, ни интереса.
Затем мысли перестали отпечатываться, и вдруг я почувствовал какой-то внезапный прилив веселья, захвативший все мое существо.
Когда я взглянул вокруг, все улыбались, глаза светились живостью, пальцы нервно сжимались. Многие, будучи не в состоянии больше сдерживаться, ерзали на своих местах. Зрелище получалось поразительно странное; общее настроение еще более заражало всех весельем. Раздавались хохот и взвизгивания, — от избытка чувств; некоторые тряслись как бы в конвульсиях.
— Что это такое? — спросил я своего коллегу.
— Рабочие веселятся. Разве вы не чувствуете, что вам весело? Это каждому необходимо ежедневно и продолжается от одного по полутора часов. Потом — сон.
— Черт возьми, но отчего же они веселятся? — воскликнул я. — В мою голову не поступает никаких мыслей, никаких слов.
— Этого совершенно не надо, веселье должно быть безотчетное, настоящее физиологическое веселье, — отвечал мой помощник, а лицо его кривилось от еле сдерживаемого смеха и из глаз падали слезы.
Мне самому хотелось громко смеяться, и я чувствовал, что скоро потеряю контроль над собой. Всё это напоминало какое-то собрание бесноватых. Я нажал кнопку на предохранителе, и спокойствие возвратилось ко мне. С трудом я вытащил своего спутника из зала, и тут только он смог успокоиться, сделаться опять тихим, уравновешенным человеком.
— Какое физическое удовлетворение наступает после этого сеанса веселья! — говорил он, когда мы возвращались на его квартиру. — Чувствуешь себя обновленным, способность к работе удваивается. Работа, спорт и веселье — основы жизни.
Я не возражал, но мысли этого оригинального философа казались мне убогими: я думал, что он не представляет себе, что такое истинное веселье, и не знает увлечения работой и спортом так же, как не знает и других страстей.
ГЛАВА IV
Прошло уже несколько дней, как погода круто изменилась к лучшему. Я тронулся в путь с первым отлетающим аэропланом. Солнце еще не зашло, но уже начинало светать. Мой летательный аппарат был уложен в небольшой чемодан, а сложенные крылья находились в чехле. Таким образом я надеялся скрыть цель своей поездки. Для виду я захватил с собой охотничье ружье. Путь от рабочего поселка до лесопилки я сделал на открытой платформе товарного поезда. Когда я оказался перед домиком старого Дилля, восходящее солнце блестело и переливалось в иголках пушистого снега, покрывавшего ели и сосны.
Дилль, одетый в теплую шубу и шапку, встретил меня у ворот. Мы познакомились, и он устроил меня в пустой вагонетке подвесной дороги. Эта поездка походила на полет на аэроплане, так как вагонетка скользила на роликах по проволочному тросу, пересекая овраги, пропасти, и плыла высоко над лесом все выше и выше, к уступу горы. Навстречу бежали нагруженные бревнами вагонетки, и пронзительный визг роликов прорезывал воздух. Когда лесопильный завод стал едва заметен где-то внизу и, наконец, совершенно пропал за нависшими утесами, движение вагонетки замедлилось, она опустилась к поверхности земли и остановилась. Я выпрыгнул в притоптанный ногами глубокий снег. Вокруг меня копошилось несколько десятков людей, одетых в короткие теплые кафтаны, с рукавицами на руках. Они скатывали вниз по откосу горы бревна и укладывали их на прибывающие пустые вагонетки. Я взял свои вещи и хотел тронуться в путь, но должен был отскочить в сторону: навстречу мне по скользкой снежной поверхности неслось бревно.
Рабочие наверху закричали, чтобы предупредить стоящих внизу. Те бросились врассыпную, но поздно: двое из них были сбиты с ног несущимся бревном, подмяты под него и в таком виде протащены до самого места погрузки.
К месту катастрофы бежали со всех сторон рабочие. Они быстро освободили из-под бревна пострадавших. Распростертые неподвижные тела лежали на снегу под развесистыми ветвями пушистой ели, и около них суетился какой-то рабочий, в то время как другие молча стояли вокруг. Этот человек, по-видимому, был фельдшер или брат милосердия, он работал с уменьем, с полной уверенностью. Он осмотрел пострадавших, расстегнул одежду, прослушал сердце, и что-то произнес вполголоса. Все обнажили головы.
Я приблизился к этой молчаливо стоящей без шапок группе людей и узнал, что один из бедняков был убит, а другой тяжело ранен. Кровь просачивалась сквозь одежду убитого и окрасила широко вокруг него снег. Откуда-то были принесены свертки широких бинтов, похожих на длинные простыни. Через несколько минут тела убитого и раненого были обмотаны так, что они сильно напоминали собой египетские мумии. Их положили на вагонетки и вместе с фельдшером спустили к лесопилке. Остальные рабочие принялись за прерванное занятие, как будто ничего не случилось, по крайней мере по их лицам нельзя было угадать, чтобы они были сильно потрясены. Только старший из них записывал что-то на листе бумаги, допрашивая двух или трех рабочих из тех, которые были наверху в момент падения бревна.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});