Бабицкий: Белая рубашка, серые брюки.
Поздеев: За время вашей научной деятельности были ли у вас опубликованы научные работы и сколько?
Бабицкий: Двенадцать вышли, три находятся в печати.
Поздеев: Вы видели тексты лозунгов? Знаете их текст?
Бабицкий: Не могу сказать, что видел их все, они стали мне известны из материалов следствия.
Поздеев: Переведите текст своего лозунга.
Бабицкий: «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия».
Поздеев: Вы искренне были убеждены в своей правоте? Или у вас были другие цели?
Бабицкий: Я не побоюсь сказать, что цели были… (поколебавшись) высокие. Разве пойдешь в тюрьму из-за того, в чем искренне не убежден?
Поздеев: Считаете ли вы, что лозунги содержали лживые измышления и клевету на наш общественный строй?
Бабицкий: Никоим образом. Я решительно отрицаю, что содержание лозунгов порочит общественный и государственный строй. Ни один лозунг не содержит ни клеветы, ни измышлений. Ни один человек в СССР не стал бы спорить с требованием свободы и независимости Чехословакии. Против текста этого лозунга, я думаю, не станет возражать ни один здравомыслящий человек. Об остальных лозунгах могу сказать то же самое.
Поздеев: Кто вас сажал в машину: лица в гражданском или работники милиции?
Бабицкий: К машине меня подвели лица в гражданском, внутри был милиционер, он открыл дверцы.
Поздеев: Пытались ли вы оказать сопротивление?
Бабицкий: Нет, никакого сопротивления я не оказывал: ни милиции, ни гражданским лицам, совершавшим хулиганские действия, – даже тому мерзавцу, который выбил зубы Файнбергу.
Судья: Подсудимый, я вас предупреждала.
Бабицкий: Извините.
Поздеев: Кроме фразы о «тяжелой ошибке», вы ничего не говорили?
Бабицкий: Не помню других фраз. Кажется, я больше ничего не говорил.
Поздеев: Слышали ли вы выкрики?
Бабицкий: Никаких выкриков я не слышал, а содержание разговора других трудно было услышать.
Адвокат Монахов: Сходили ли вы с тротуара на проезжую часть до момента задержания?
Бабицкий: Я не поднимался. Даже при задержании я не сам поднялся, а меня подняли.
Монахов: Почему вы продолжали сидеть на тротуаре?
Бабицкий: Я не поднялся, и никто не поднялся. Мы сидели, чтобы ни малейшим движением не нарушить порядка.
Адвокат Каминская: За то время, что вы сидели, проезжала ли хоть одна машина?
Бабицкий: Я никогда не видел, чтобы там проезжали машины, потому и выбрал это место.
Каминская: Оказывал ли сопротивление хоть кто-нибудь из ваших товарищей?
Бабицкий: Никто не оказывал никакого сопротивления, даже Файнберг.
Судья: Суду уже совершенно ясно, что никто из подсудимых сопротивления не оказывал.
Адвокат Калистратова: Узнáете ли вы кого-нибудь из тех, кто вас задерживал и отнимал плакаты?
Бабицкий: Я наверняка узнáю в лицо человека, ударившего Файнберга и вырвавшего плакат у меня, и еще одного, ругавшегося.
Допрос подсудимого Делоне Вадима Николаевича
Делоне: Прежде всего хочу сказать, что я не признаю себя виновным. Обвинение должно быть объективным и базироваться на фактах. Я считаю предъявленное мне обвинение несостоятельным, юридически безграмотным и недоказанным. На предварительном следствии я заявил, что я, будучи не согласен с действиями правительства, участвовал в выражении протеста против ввода войск в Чехословакию и держал один из плакатов. Все остальное в обвинительном заключении не соответствует действительности.
Во-первых, я протестовал не против братской помощи, а против ввода войск в Чехословакию. В обвинительном заключении сказано, что для предания своих преступных замыслов огласке я вступил в преступный сговор. Ни в какой преступный сговор я не вступал, да и не было преступного сговора, так как нет состава преступления. О возможности демонстрации или митинга я узнал только 25-го, и никакими материалами дела это не опровергнуто. У следствия есть точные данные, что 24-го я вообще не был в Москве.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Действительно, я участвовал в протесте и развернул один из плакатов. Я не считаю, что тексты плакатов содержат заведомо ложные измышления, порочащие действия советского правительства. Мы в текстах плакатов не сообщали никаких фактов, а лишь наше отношение к ним, следовательно, ложными, тем более заведомо ложными, они быть не могут и никого не могут дезинформировать.
Мне предъявлено обвинение в нарушении общественного порядка. Но оно явно несостоятельно.
Да, я действительно явился на Красную площадь в 12 часов, однако никакого нарушения общественного порядка ни со стороны моих друзей, ни с моей стороны не было. Никаких лозунгов я не выкрикивал, и нет об этом ничего в показаниях свидетелей. Я не мог нарушить движение транспорта, так как ни одна машина от Спасской башни в сторону ГУМа не проходила. Мне вообще не было известно, что эта часть Красной площади проезжая. Наоборот, на площади часто собирается много народу, часто ходят и толпами, экскурсоводы подводят большие группы людей к Лобному месту, подолгу останавливаются там. Возможно, мы и могли бы нарушить движение транспорта, если бы находились на проезжей части, но я сидел на бортике тротуара и оставался на этом месте вплоть до момента, когда меня потащили в машину.
В обвинительном заключении говорится про возмущение ряда граждан, а в чем оно выражено? В явно хулиганских и заведомо провокационных действиях нескольких лиц. Текст лозунгов, конечно, был необычным и должен был привлечь к себе внимание, но дело личной совести граждан реагировать на них по мере своей воли и выдержки. Они должны были действовать в рамках порядка, даже если бы им не нравился текст лозунгов. Правда, я действительно развернул лозунг. Но ведь всем вам известны примеры, когда на Красной площади появляются толпы людей с различными лозунгами. (Оживление в зале.)
Судья: Подсудимый Делоне, суд вынужден прервать вас. Вы должны давать объяснения по существу дела, а вы уже даете анализ. Вам будет потом предоставлена эта возможность.
Делоне: Я хочу объяснить мотивы своих действий. 21 августа я узнал о вводе войск в Чехословакию и был возмущен этой акцией правительства. Она противоречит праву нации на самоопределение и всем нормам международного права. И мне казалось, что если я не выражу своего протеста, то тем самым я своим молчанием поддержу это действие. Поэтому я должен был выйти с протестом. Уже 21 августа я думал о формах протеста. Последний раз я видел всех подсудимых 21-го, но никаких разговоров о демонстрации тогда не было. 25-го утром я вернулся с дачи и зашел к знакомому, где мне сказали, что 24-го был какой-то митинг на Красной площади и что, возможно, 25-го тоже будет. Я приехал на Красную площадь приблизительно без двадцати 12, до этого ни с кем не встречался. Около двенадцати я встретил своих знакомых: Богораз, Дремлюгу и Литвинова – у Лобного места. Кто-то сказал, что тоже собирается протестовать. Мне дали плакат, я не хочу говорить, кто. Убедившись, что текст полностью соответствует моим убеждениям, я его поднял. Сейчас я могу сказать, какой был текст плаката: «За вашу и нашу свободу!» Как только мы подняли плакаты, к нам бросились несколько человек: трое мужчин, а затем еще двое. Они бежали со стороны ГУМа со всех ног, было видно, что они стояли наготове, по-видимому, специально подготовленные к тому, чтобы спровоцировать сопротивление. Они вырывали лозунги. Человек, который вырвал у меня лозунг, выразился в мой адрес нецензурно и два раза ударил меня портфелем. Литвинова тоже били. У Файнберга все лицо было разбито. Я не пошевельнулся и не встал. Начала собираться толпа. Обращаясь к толпе, эти люди в штатском выкрикивали: «Хулиганы, антисоветчики!», тем самым провоцируя ее. Представителей власти я не видел. Никто из нас не пытался бежать. Кто-то из тех, кто первыми бросились на нас, приказал доставить машину. Подъехали машины. Мы не собирались бежать и продолжали сидеть.