…
Мечтам и годам нет возврата;Не обновлю души моей…Я вас люблю любовью братаИ, может быть, еще нежней.
…
Так видно небом суждено.Полюбите вы снова: но…Учитесь властвовать собою…
(VI, 79)
Близкие к этим стихам поучающие нотки звучат и в посвященном Анне стихотворении, написанном зимой 1824/25 г. то ли ко дню рождения 10 декабря, то ли к именинам 3 февраля. Само стихотворение – Пушкин называл его «мой дидактический, благоразумный стих» – выдержано, разумеется, в гораздо более мягком и приличествующем случаю тоне:
Я был свидетелем златой твоей весны;Тогда напрасен ум, искусства не нужны,И самой красоте семнадцать лет замена.Но время протекло, настала перемена,Ты приближаешься к сомнительной поре,Как меньше [женихов] толпятся на дворе,И тише звук похвал твой [слух обворожает],А зеркало сильней грозит и [устрашает].Что делать утешься и смирись,От милых прежних прав заране откажись,Ищи других побед…
(II, 383)
Между тем, природа брала свое, и если потребность в любви возвращалась к Пушкину довольно медленно, то потребность в сексе проявилась очень скоро. Склонный, как мы имели случай заметить, к простым решениям, не требовавшим ни утомительных перипетий любовной игры, ни брачных обязательств, Пушкин обратил свой взор на крестьянок, среди которых обнаружилась очень милая девятнадцатилетняя девушка – Ольга Калашникова, дочь Михайловского старосты, выполнявшая роль горничной в господском доме.
Случилось так, что 10 или 12 ноября 1824 г. Михайло Калашников уехал в Петербург сопровождать сестру Пушкина, а неделю спустя уехали и родители поэта, и Пушкин не преминул воспользоваться благоприятными обстоятельствами…
Связь с Ольгой, переросшая вскоре в своеобразный любовный роман, продолжавшийся более года, оживила Пушкина и заслонила собой запутанные отношения с Анной. «Я у них <у Осиповых-Вульф в Тригорском> редко» (XIII, 127), – писал он уже 4 декабря сестре и примерно тогда же набросал шутливый куплет:
Смеетесь вы, что девой бойкойПленен я, милой поломойкой.
(II, 474)
«Плененность» Пушкина «милой поломойкой» и связанные с этим разного рода обстоятельства подробно рассмотрены в другой книге[118]. Здесь же я перехожу к событиям, которые заставили Пушкина взглянуть на Анну Вульф по-другому.
Анна Керн. Рис. Пушкина
Начало им положил приезд в Тригорское в июле 1825 г. племянницы Осиповой Анны Петровны Керн. Пушкин до этого встречал Керн лишь однажды – в 1819 г. на вечере у Олениных в Петербурге, – и уже будучи в Михайловском, узнал, что она оставила мужа и живет в свободном браке с приятелем Пушкина Аркадием Родзянкой в Лубнах (на Украине). Пушкин даже написал ему шутливое стихотворение, где, между прочим, были такие строки:
Хвалю, мой друг, ее охоту,Поотдохнув, рожать детей,Подобных матери своей;И счастлив, кто разделит с нейСию приятную заботу…
(II, 404)
Приезд Керн буквально оглушил Пушкина. И дело было даже не в том, что она была хороша собой. Она явилась в Тригорское из другого мира, от которого Пушкин был вот уже год наглухо отлучен, оттуда, где блистали недосягаемые светские красавицы. При этом Керн, оказывается, не боялась скандалов, была способна бросить мужа-генерала, а теперь, похоже, рассталась и с незадачливым украинским поэтом Родзянкой. Иными словами, в глазах Пушкина она обладала качеством, которое он так ценил в дамах полусвета, – она была свободна и доступна.
Изголодавшемуся по светской жизни Пушкину, которому уже начинал приедаться роман с крестьянкой, было от чего прийти в волнение.
Волнение это не осталось незамеченным кокетливой гостьей, что весьма встревожило почтеннейшую Прасковью Александровну Осипову, в доме которой и на глазах у которой всё это и происходило. И хотя она не смогла воспрепятствовать Анне Петровне принять приглашение поэта посетить Михайловское, но уже ни на минуту не оставляла их наедине. Так что даже знаменитая прогулка в Михайловском парке 18 июля по аллее, названной позже «аллеей Керн», проходила втроем.
В тот же вечер Осипова распорядилась заложить экипаж и поутру отправила свою племянницу восвояси, к брошенному, но еще не давшему ей развода мужу. Для верности Прасковья Александровна и сама поехала с ней в Ригу, да еще прихватила с собой дочерей Анну и Евпраксию. Ошеломленный Пушкин едва успел вручить Анне Керн листок с только что сочиненным стихотворением:
Я помню чудное мгновенье… (II, 406)
Последующие три месяца прошли под знаком влюбленности в Керн. Пушкин писал бесконечные письма в Ригу – ей самой, Осиповой, Анне Вульф – но всё равно ей: клялся в любви, умолял приехать. В октябре Анна Петровна действительно приехала в Тригорское. Но с мужем-генералом, на 35 лет ее старше:
Сегодня был я ей представлен.Глядел на мужа с полчаса;[Он важен] красит волоса<И> чином от ума избавлен.
(VI, 617)
Эти строки из «альбома Онегина» появились, похоже, не без воспоминания об Ермолае Федоровиче Керне[119]. Да и сама ситуация брака между «важным генералом» (VI, 171) и хорошенькой молодой женщиной, завершающая сюжетную линию «Онегина», подсказана, вероятно, тем же воспоминанием. Пока же отношения Пушкина с Анной Керн застопорились и получили развитие лишь несколько лет спустя, в других обстоятельствах, о чем Керн подробно и даже с некоторыми преувеличениями рассказала в своих «Воспоминаниях».
Эпизод с Анной Керн неожиданным образом повлиял на отношения Пушкина с Анной Вульф. Пробудившись наконец от полулетаргического состояния, когда «он уж не влюблялся, а волочился как-нибудь», Пушкин быстро обрел свою былую страстность. Внезапно рухнувшая надежда на роман с Керн заставила его перенести свой нерастраченный любовный пыл на Анну Вульф. Вероятно, определяющую роль сыграло то, что на Анне Николаевне лежал теперь отблеск обаяния Керн. Они были близкими подругами, поверяли друг другу сердечные тайны и только что провели вместе два месяца в Риге. Да, собственно, кроме Анны Николаевны, вокруг просто никого больше не было. Алина, которой скоро девятнадцать и на которую он время от времени не без интереса поглядывал, была всецело увлечена своим сводным братом Алексеем, и их отношения зашли довольно далеко. Само это обстоятельство подстегивало Пушкина. Получалось, что пока он «жил анахоретом» (VI, 88), его друг проявил завидную напористость и увел у него из-под носа премилую девушку. Пушкину оставалось лишь вдогонку признаваться ей в возвышенно-романтической любви:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});