Так неожиданно перед Сиприеном встал вопрос, о котором ему не приходило в голову задуматься. Эта дилемма возникла перед ним во всей ее беспощадной суровости: или сохранить секрет открытия для самого себя, оставив мир в неведении, и употребить его для собственного обогащения, или же, как разумно объяснил Джон Уоткинс, разом обесценить все — как природные, так и искусственные алмазы и тем самым отказаться от состояния ради… чего? Ради разорения всех рудокопов Грикваленда, Бразилии и Индии! Оказавшись перед таким выбором, Сиприен заколебался — но лишь на мгновение. Хотя и понимал, что должен будет безвозвратно отказаться от самой надежды, послужившей главным стимулом к открытию!
— Месье Уоткинс,— серьезно произнес он,— сохранив секрет своего открытия для себя, я оказался бы всего лишь жалким фальсификатором![70] Это все равно, что недовешивать товар и обманывать людей насчет его качества! Ведь результаты, достигнутые ученым, полностью ему не принадлежат! Они — часть общего достояния! Оставлять себе в эгоистических, личных интересах хотя бы малую их частицу — значит опускаться до самого подлого деяния, которое только может совершить человек! Я этого не сделаю!… Нет! Я не стану ждать ни недели, ни даже дня, чтобы довести до сведения общественности формулу, которая благодаря случаю за недолгим размышлением оказалась у меня в руках! Единственная уступка с моей стороны, вполне достойная и справедливая, будет состоять в том, чтобы прежде других стран передать эту формулу моей родине, Франции… Завтра же я отошлю в Академию наук секрет моего производства! Прощайте, сударь, весьма вам обязан за то, что вы четко определили тот долг, о котором я не задумывался!… Мисс Уоткинс, мне явилось чудное видение!… Увы, приходится от него отказаться!
И, прежде чем девушка успела сделать движение ему навстречу, Сиприен забрал свой алмаз и, поклонившись, вышел из комнаты.
Глава X,
В КОТОРОЙ ДЖОН УОТКИНС РАЗМЫШЛЯЕТ
Покинув ферму, Сиприен с тяжелым сердцем, но полный решимости сделать то, что считал своим профессиональным долгом, снова отправился к Якобусу Вандергаарту. Он застал его в одиночестве. Маклер Натан поспешил оставить старика, чтобы первым разнести по лагерю новость, непосредственно касавшуюся рудокопов.
Новость произвела немалый шум, хотя никто еще не знал, что огромный алмаз, принадлежащий «Месье», как звали Сиприена, был искусственным. Но сам «Месье» очень обеспокоился пересудами в Копье! Прежде чем составить соответствующий отчет, ему следовало поскорее проверить у старого Вандергаарта качество и цвет камня, поэтому он и вернулся к нему.
— Дорогой Якобус,— сказал он, усаживаясь напротив,— будьте столь любезны отшлифовать мне одну грань на этой выпуклости, чтобы мы могли увидеть, что скрывается под породой.
— Ничего нет легче,— ответил гранильщик, забирая камень из рук своего молодого друга.— Вы, право же, очень удачно выбрали место! — добавил он, отмечая легкое вздутие на одной из сторон алмаза, который за вычетом этого недостатка был почти идеальным овалом.— Шлифуя здесь грань, мы не рискуем допустить роковую ошибку!
Якобус Вандергаарт без промедления взялся за дело; выбрав из деревянной плошки неотделанный камень величиной от четырех до пяти каратов и прочно закрепив его на конце своего рода рукоятки, принялся тереть оба алмаза друг о друга, снимая их внешние пленки.
— Путем расщепления получилось бы скорее,— сказал он,— но кто решился бы развлекаться молотком с таким ценным камнем!
Работа, длительная и однообразная, заняла не менее двух часов. Когда грань достигла ширины, достаточной, чтобы судить о природе камня, потребовалось отполировать ее на точильном круге, на что тоже ушло много времени. Тем не менее был еще яркий день, когда предварительная обработка закончилась. Сиприен и Якобус Вандергаарт, снедаемые любопытством, подсели поближе — проверить, что получилось.
Отличная грань цвета агата, но ни с чем не сравнимая по блеску и прозрачности, предстала их глазам. Алмаз был черного цвета! Разновидность крайне редкая, отчего ценность камня еще более возрастала — если это было вообще возможно.
Руки Якобуса Вандергаарта, подставлявшие камень солнечным лучам, дрожали от волнения.
— Самый необыкновенный и красивый камень, когда-либо отражавший лучи света! — произнес он с чувством почти религиозного восторга.— А каким же он станет, когда сможет преломлять их всеми своими гранями после шлифовки!
— Вы взялись бы за такую работу? — живо поинтересовался Сиприен.
— О, конечно, мой дорогой мальчик! Для меня это было бы честью и завершением моей долгой карьеры!… Но, может быть, вам лучше бы выбрать руку помоложе и потверже моей?
— Нет!— в порыве нежности воскликнул Сиприен.— Никто, я уверен, не проявит столько старания и умения, как вы! Возьмите, дорогой Якобус, этот алмаз и отделывайте его в свободное время. Вы сделаете из него шедевр! Считайте, что мы договорились.
Старик разными сторонами поворачивал в своих пальцах камень, словно бы не решаясь выразить свою мысль.
— Меня одно беспокоит,— сказал он наконец.— Знаете, становится слегка не по себе при мысли, что в моем доме будет храниться столь драгоценное сокровище! Ведь я держу на своей ладони самое малое пятьдесят миллионов франков, а возможно, и больше! Неосмотрительно брать на себя такую ответственность!
— Никто ничего не узнает, если вы сами не проговоритесь, месье Вандергаарт; я же со своей стороны гарантирую сохранение тайны!
— Гм-м! Могут возникнуть подозрения! За вами, когда вы сюда заходили, могли ведь следить! То, чего не знаешь наверняка, можно и предположить! Население в нашем краю такое странное!… Нет! Я не смогу спокойно спать!
— Пожалуй, вы правы,— признал Сиприен, хорошо понимая колебания старика.— Но что же делать?
— Об этом я как раз и размышляю,— ответил Якобус Вандергаарт и, задумавшись, умолк.
Потом он заговорил снова:
— Послушайте, дорогой мой мальчик,— сказал он.— То, что я сейчас скажу, вещь очень деликатная; она предполагает, что вы мне полностью доверяете! Но, зная меня достаточно хорошо, не вам удивляться, почему я так настойчиво хочу принять все меры предосторожности… Я должен тотчас уехать, забрав с собой инструменты и ваш камень, и поискать прибежища в таком уголке, где меня никто не будет знать,— например, в Блумфонтейне или в Хоптауне. Сниму там дешевую комнатку, запрусь в ней, чтобы работать в полной тайне, и вернусь, лишь полностью завершив свой труд. Возможно, таким путем мне удастся сбить злоумышленников с толку! Но, повторяю, мне неловко предлагать подобный план…