— Это мой отец просил вас сказать мне об этом?
— С каких пор ваш отец оказывает мне такое доверие? Нет, нет, Синтия. Я прошу за этого мальчика — сам не знаю, почему.
— Плохо заступаться за человека, не зная своих истинных побуждений. Давайте забудем об этом повесе Кеннете. Говорят, сэр Криспин, — и она взглянула на него своими прекрасными глазами, которым нельзя было лгать, — что в королевской армии вас прозвали «Рыцарем Таверны»?
— Это правда. И что из этого?
— Как что из этого? Вы краснеете при одной мысли об этом?
— Я? Краснею? — В его глазах сверкали искорки смеха, когда он встретил ее грустный, полный сочувствия взгляд. Искренний, чистосердечный смех вырвался из его груди, спугнув стаю чаек с прибрежных скал. — О, — Синтия! — проговорил он, слегка задыхаясь от смеха. — Представьте себе Геллиарда Криспина, краснеющего и хихикающего как молодая девушка перед первым возлюбленным. Нет, только представьте! Легче представить себе Люцифера, распевающего псалмы в поучение пастора-неконформиста.
Ее глаза сверкали гневом.
— Вы всегда так. Надо всем вам надо посмеяться. Я уверена, что таким вы были с самого начала, и именно это ваше качество довело вас до теперешнего состояния.
— Нет, прекрасная мисс, вы ошибаетесь, вы очень ошибаетесь, я не всегда был таким. Было время… — Он замолчал. — А! Только трусы кричат, что «было время…» Оставим мое прошлое, Синтия. Оно мертво, а о мертвом не принято говорить плохо.
— Что же скрывается в вашем прошлом? — продолжала настаивать она, несмотря на его слова. — Что могло изменить природу человека, который когда-то был и все еще остается человеком большой души? Что привело вас к вашему теперешнему состоянию, вас, который был рожден, чтобы вести за собой других, который…
— Не надо, дитя мое. Не надо! — умолял он ее.
— Нет, вы расскажите мне обо всем. Давайте присядем здесь.
И, взяв его за рукав, она присела на небольшой бугорок, оставив место для него. С полусмехом-полувздохом он подчинился и присел на камень рядом с ней, освещенный лучами сентябрьского солнца.
Его подмывало рассказать ей все. Нотка тепла в ее голосе была для него как глоток вина для умирающего от жажды. Жгучее желание оправдать себя в ее глазах, дать ей понять, что в его падении больше виноваты другие, нежели он сам, толкало его поведать ей ту историю, которую он рассказал Кеннету в Ворчестере. Искушение росло с каждой минутой, но в конце концов он образумил себя, напомнив себе, что те, кто виноват в его несчастьях, приходятся ей родственниками. Он мягко улыбнулся и покачал головой.
— Мне нечего рассказать тебе, дитя. Давай лучше поговорим о Кеннете.
— Я уже сказала вам, что не желаю слышать о нем.
— Но вы должны выслушать это, хотите вы того или нет. Вы думаете, что только потрепанный в войнах грубый пьяница может ошибаться? Не приходило ли вам в голову, что и маленькая нежная девушка также не застрахована от ошибок?
— Но что я сделала дурного? — воскликнула Синтия.
— Вы несправедливы к бедному мальчику. Разве вы не видите, что единственным его желанием является стремление вернуть ваше расположение?
— В таком случае, это его желание проявляется в странных формах.
— Он просто выбрал не те средства, вот и все. В его сердце лежит только одно желание — быть рядом с вами, и в конечном счете важна суть, а не ее проявления. Почему вы так неласковы с ним?
— Но это вовсе не так. Можно ли считать плохим отношением, если я даю ему понять, что мне не нравится его манера одеваться? Будет ли более гуманно не замечать этого и поощрять его дальше? У меня не хватает на него терпения.
— Что касается его манеры одеваться, то, как я уже говорил, это больше ваша вина.
— Сэр Криспин! — грозно произнесла она. — Вы становитесь утомительным.
— Да, — ответил он, — я начинаю утомлять вас своим присутствием, потому что говорю о долге, а это всегда утомительная тема для беседы.
— Какой долг? О чем вы говорите? — ее щеки окрасил стыдливый румянец.
— Я поясняю, — ответил он невозмутимым тоном. — С этим юношей вы помолвлены. У него доброе сердце, он благородный и честный человек, временами даже слишком честный и благородный, но оставим это. Из простого каприза, причуды, вы решили посмеяться над ним, как часто поступают существа вашего пола, когда считают мужчину своей собственностью. Из этого он заключает, бедный мальчик, что больше ничего не значит в ваших глазах, и чтобы вернуть прежнее расположение — единственную вещь в мире, которую он ценит больше жизни — он начинает совершать глупость за глупостью. Это дает вам новый повод для насмешек. Он ревнует вас, как курица свое потомство.
— Ревнует? — откликнулась Синтия.
— Ну конечно! И его ревность заходит так далеко, что он подозревает даже меня! — воскликнул он с преувеличенным безразличием и изумлением. — Меня! Рыцаря Таверны!
Его слова заставили ее задуматься. Продолжая размышлять, она пришла к неожиданному открытию, от которого у нее перехватило дыхание.
Толчком к этому послужил тот презрительный тон, с которым Криспин говорил о ревности Кеннета к нему. «Ведь это чудовищно и неестественно», — подумала она. Затем в ее мозгу вспыхнул ответ. Она поняла, что несмотря на насмешки Геллиарда, подозрения Кеннета небезосновательны.
В это мгновение она поняла, что именно Криспин с его презрительным отношением к самому себе вытеснил из ее сердца Кеннета. Она никогда не любила его по-настоящему, но она мирилась с ним, по крайней мере. И только сравнивая его с Криспином, она начала его презирать. Его слабость, бесхарактерность, постоянные заботы о душе представляли резкую противоположность веселому, крепкому, храброму характеру Криспина.
Эти неосознанные мысли постоянно бродили в ее голове, но только сейчас искренняя самоуничижительная речь Криспина позволила ей вникнуть в их смысл.
Она любила его. То, что он говорил о себе, как недостойном солдате удачи, немногим лучше искателя приключений, человеке, не имеющем веса в обществе, не имело сейчас ровно никакого значения. Она любила его. Она догадывалась об этом после того, как Криспин шутливо спросил ее, были ли у Кеннета основания ревновать его к ней. И подумав об этом хорошенько, она пришла к выводу, что если бы Кеннет знал, что творится в ее сердце, у него были бы все основания для ревности.
Она любила его той редкой разновидностью любви, которая готова жертвовать и жертвовать и ничего не просить взамен, которая заставляет женщину следовать за мужчиной на край света, оставаться с ним, когда весь мир отвернулся от него, и молить Бога об одном: делить с ним его радости и горе всю жизнь.