Читать интересную книгу Коловрат. Языческая Русь против Батыева нашествия - Лев Прозоров

Даин Дерхе[165], посмотри на этих глупцов! Какие стены, кого, когда закрывали от твоих рук или от рук твоих слуг и детей — будь то войлок юрты, резной камень китайских и хорезмийских дворцов, плоть нукеров или бревна здешних хижин?!

И вот теперь она — она! Перед которой терялись ханы и полководцы! — чувствовала себя неуверенно.

Начиналось всё хорошо, просто отлично. Она сама вызвалась в посольство ко двору первого из урусутских ханов, чьи владения лежали у них на пути. Посольству от неё было немного толку — намерения свои урусутский хан высказал ясно и просто, не потребовалась наука чтения в душах. Гораздо больше пользы принесло посольство для самой Нишань-Удаган. Колдовства в земле урусутов осталось мало, и всё безопасное. По всему судя, выше третьей ступени шаманов тут уже не рождалось[166]. На месте сильнейших обоо[167] дружелюбных к людям сил черные жрецы возвели каменные и деревянные божницы для своего бога. Просто превосходно! Оскорбленные онгоны не станут вступаться за урусутов. Она даже хотела пообещать Джихангиру, что он никогда не встретится в этой земле с сильными колдунами. Не иначе сам Хам Богдо Даин Дерхе удержал ее бабий язык! Ну или уже подцепила от приближенных Божественного Саин-хана привычку — не огорчая владыку, поддерживать в нем чувство нужды в себе. Оно и немудрено нахвататься — в белом шатре, наверно, даже блохи носят синие халаты, а кусая, приговаривают: «Недостойный раб осмеливается нижайше благодарить»…

Еще к ней приводили молодых урусутских ханов — она требовала, чтоб хотя бы одного в каждом ханстве брали в плен. Власть над ханом — власть над землей, власть над ханским сыном — власть над ее будущим. Она даже запомнила имена — Олгу сын Ингура, Ула-Темир, сын Джури, и последнее, самое трудное, самое сладкое — Василику, сын Канчантина[168]. Полные силы, жизни, воли… Нишань-Удаган сладко вздохнула, вспоминая. Дни с ними остались не самым худшим ее воспоминанием — а из их костей и кожи вышел хороший тоног[169].

Неладное почуяла, когда войска Джихангира, а с ними и Нишань-Удаган вошли уже в следующее урусутское ханство. За спиной творилась сильная, очень сильная волшба. Шаман, не уступающий ей, — и это еще самое меньшее! Откуда?! Сколько деревень и городов ни прошла она вслед за войском — даже что-то похожее на шамана пихты[170] было тут величайшей редкостью. Разумеется, даже эту мелочь не стоило оставлять в живых — чем слабее побежденный, тем спокойнее спится победителю. Да и чёрных жрецов надо ж было порадовать — а те ненавидели шаманов своего племени лютой ненавистью. Иные, едва узнав, что их самих не собираются обижать, начинали просить прикончить живущего по соседству шамана или шаманку. Даже дорогу брались показать — Нишань-Удаган могла бы и вовсе не тревожить себя, да только цэрегам было спокойней убивать шаманов в ее присутствии.

Чудо что за люди, как таким не помочь… Жаль, мало их было. До обидного мало. Даже среди чёрных жрецов. Большая часть даже смотрела так, будто их не радовало, что их не трогали. Не трогали даже тогда, когда они с кулаками бросались на воинов, развлекавшихся с их дочерьми или женами или угоняющих с их двора коров и коней. Других за такое убивали. Если было время — не быстро, чтоб выжившие соплеменники накрепко запомнили, кто теперь хозяин на этой земле. А этих — не трогали. А они были недовольны. Странные люди странной земли.

И вот еще одна странность — рядом орудует очень сильный шаман. И куда смотрели чёрные жрецы?

Обряды были какие-то плохо знакомые. Небывалая смесь чёрной и ратной ворожбы. И совсем уж дикое ощущение, будто ворожил один — но в нескольких лицах… бычий рог Эрлига всех вас забодай, что ж тут творится такое?! Надо было подольше беседовать с местными шаманами и шаманками, перед тем как убить. И вызнать сведения пополезнее той важной вести, что трава «ханга»[171] тут зовется «плакун-травой». От неё, дескать, мангусы[172] плачут.

Чтоб порождение Эрлига заплакало, надо что-то повнушительней щепотки сухой травы…

Ну, например, посадить мангуса в ее шкуру. В тот самый момент, когда даже до одноглазого аталыка дошло, что он имеет дело с колдовством. И весь белый шатер уставился на неё, как бараны на хлопнувшего кнутом пастуха. Полагая, как видно, что Нишань-Удаган сейчас с обычной своей улыбкой достанет из рукавов шубы головы урусутских колдунов…

Пришлось объяснять Повелителю, его сиятельным братьям и их одноглазому Псу, что потребуется авдал[173]. Без этого обряда с колдунами не то что не справиться — без него она не поймет, что и как они делают. А готовиться к авдалу надо долго. Ну не она же виновата, что в ханстве Ула-Темир они не стоят на месте хотя бы одну лунную четверть?

Она ведь и сама очень и очень не прочь понять, что происходит. Почему и потроха овец, и овечья же лопатка, и камни, и бусины, и даже ханьские игральные карты из кости, за которые Нишань-Удаган ухватилась уже почти в отчаянии, раз за разом предрекают тщетность стараний, напрасные хлопоты, пустые заботы…

На любой вопрос.

Спросишь: «Кто поднимает мертвецов?»

«Зря», — хрустит в огне баранья кость.

«Как победить колдунов?»

«Зря», — шуршат бусины на шёлковом плате.

«Будет ли завтра буран?»

«Зря», — трещит костяная колода.

Странно, очень странно… Только один совет может тут помочь.

К тому же она просто очень-очень соскучилась. По смертным любовникам так не скучают.

Как по заказу, следующая крепость урусутов, носившая два имени, мало похожих друг на друга — Новытоорэгу и Дорджок[174], — даром, что маленькая, вцепилась клыками частоколов в войско Джихангира на несколько дней. Вышло даже больше лунной четверти. Что любопытно — на большие города ханства Ула-Темир[175] — тут начиналось уже другое ханство… или не ханство. Пленные говорили, что главным городом этой земли правит курултай[176], вечный курултай, который раз за разом собирают не для того, чтобы избрать Повелителя, а чтоб решать им все дела… мыслимо ли? Воистину, край земли, Последнее Море недалече… Так вот, главные города ханства Ула-Темир падали гораздо быстрее. Особенно любопытно было, что в местных деревнях чёрных жрецов и их молелен не было. Вообще. При этом из лесу и даже от города пахло неоскверненными обоо. Потом их обязательно надо будет уничтожить. Их, и тех, кто их строил и сохранял. А пока Нишань-Удаган досыта напьется их силы для авдала.

И вот настал рассчитанный ею день. Рядом еще лезли на деревянные стены урусутской твердыни нескончаемым муравьиным потоком цэреги — Нишань-Удаган, не стесняясь, зачерпнула полной горстью и оттуда, из потока смерти, боли, гнева, страха и непрожитого, — а вокруг юрты старшей шаманки выстроились жертвенные шесты-зухэли[177] с головами и шкурами животных и пленников. В самой юрте было совершенно темно, только искорки кадил поблёскивали во тьме, иногда падая на амулеты шаманки, на ее рогатый венец-майхабшу[178], на нефритовое зерцало-толи[179]. Уже были принесены молитвы и жертвы Матери-Земле и Отцу-Небу и тенгриям[180] Четырех Сторон, и младшие шаманы били в бубны, сидя вокруг, а закрывшая глаза Нишань-Удаган слышала грохот копыт скакуна, несущего ее по ветвям Вечного Древа Тоороо[181], туда, где светил звездой лаз-орох[182] в ее собственный рай, ее и Его — Хам Богдо Даин Дерхе.

Она выбежала в свой маленький мир, в свой онгон хирбее дайда[183]. Здесь озеро Хубсугул уходило другим краем в небо, здесь синели горы Танну-Ула — так же, как над озером Хубсугул[184] в мире людей. Но здесь не было каменной бабы, изображающей Хам Богдо Даин Дерхе — ее удха[185], ее наставника, хранителя и любовника — или любовницы, глядя по настроению, ее могучего онгона. Зачем? Он жил здесь сам. Он встречал ее, смеясь, на серо-белом жеребце… и любые заботы и тревоги, любое незнание уходило прочь. Ибо воистину нет заклинания могущественнее, чем «Хоёр сагай нэгэндэ»! — «Двое становятся одним».

Нишань-Удаган недоуменно огляделась. Вот он, ее онгон хирбее дайда, но где удха — его и ее владыка?! Где Даин Дерхе? Отчего не встречает ее?

Странные ритмичные шлепки донеслись до ее слуха. Мало походили они на касание озерной волны о песчаный берег, еще меньше — на поступь серо-белого жеребца по песку.

Она повернулась… и подавилась вдохом.

Рядом с озером Хубсугул на кочке рядом с лужей сидел старик. Волосы, собранные в косу, возвышались, будто острая шапка, рогатый посох лежал на плече, косматая шкура — на другом, а на ладони он подкидывал камень. Маленький чёрный камушек.

Вот только кочка, на которой он сидел, была вершиной Хулгуйюн. Лужа — заливом озера. А камушек, что, взлетев, так звонко шлепался о его ладонь, был…

Ей захотелось кричать. Только воздух вдохнуть не получалоь.

Это была каменная баба. Та самая каменная баба, бывшая телом Даин Дерхе в мире людей.

Раньше — только в мире людей.

И тут она узнала старика.