Вскоре Энгельс приехал в Цюрих, который значительно вырос и обстроился за последние годы. Встреча, оказанная вождю социалистов, была шумной, и сердечной.
В празднично украшенном зале, обычно служившем для симфонических концертов, заседал III Международный социалистический конгресс. Представители 20 стран собрались на этот внушительный съезд. В день его открытия по городу прошла со знаменами 10-тысячная демонстрация рабочих и на площади состоялся митинг. Делегаты конгресса выступили под град рукоплесканий перед швейцарским народом. Социалисты Болгарии, Скандинавии, Румынии, Сербии, США, России, Испании, Австрии, Венгрии, Польши, Франции, Германии, Англии братались друг с другом, пели на разных языках одни и те же песни.
Конгресс начался, однако, острым столкновением марксистов с анархистами и реформистами. Споры были ожесточенные, но разве не для разработки дальнейшей тактики в борьбе за идею собрались здесь эти люди? В столкновениях, конфликтах, честных признаниях всегда ковалась теоретическая мысль, выявлялась истина, находилось единственно правильное решение.
Спор на конгрессе был решен в пользу марксизма. Несколько анархистов, пытавшихся доказательства заменить тумаками и криком, и кое-кто из близких к ним демагогов из группы «молодых» германской социал-демократии были исключены из числа делегатов. Конгресс занялся насущными вопросами жизни и труда пролетариев, поисками того, как добиться установления 8-часового дня. Жарко обсуждали собравшиеся вопрос о том, что делать рабочим в случае войны. Одни предлагали протестовать всеобщей стачкой и отказом служить в армии. Другие надеялись, что братство трудящихся остановит любую бойню, затеянную капиталистами. Немцы объявили шовинизм врагом человечества и подстрекателем к кровопролитию. Большую речь произнес Плеханов. Как и все марксисты, он видел грозную опасность в революционном авантюризме, столь присущем анархистам и любителям левой фразы и демагогии.
Вера Засулич никогда не испытывала такого волнения, как в час, которого она ждала долгие годы. Наконец-то ей предстояло увидеть воочию Энгельса, с которым она давно переписывалась. Каждую строчку произведений Маркса и Энгельса она знала почти что наизусть, наслаждалась их мыслью и словом, как лучшими произведениями человеческого гения. От природы застенчивая, замкнутая, Вера Ивановна радовалась предстоящей встрече.
Энгельса Засулич не разочаровала. Он сразу понял сложность ее натуры. Засулич была сильна и очень ранима в одно и то же время. Еще одна выдающаяся женщина, которую Энгельс хорошо знал по ее трудам, встретилась ему в Цюрихе. Это была Клара Цеткин.
Энгельс рукоплескал Кларе Цеткин, когда она, выступая с трибуны представительного собрания, ратовала за работниц, отстаивала право на 8-часовой день для женщин и 6-часовой — для девушек, рассказывала о вреде для них ночного труда и необходимости месячного отпуска после родов и равной оплаты за равный труд. Вместе с Луизой Каутской и русской Кулишевой она настаивала на вовлечении пролетарок в классовую борьбу, в профсоюзы и социалистические партии. Не все делегатки поддерживали эти разумные требования. Скандинавки говорили, что мужчины искони враги женщин, и предлагали отделить женский вопрос от рабочего движения. Но Клара Цеткин и ее единомышленницы победили.
— Браво, Клара! — не раз восклицал Энгельс, говоря о Цеткин.
Подлинным триумфом конгресса стало выступление Энгельса. Когда он, выйдя из-за стола президиума, подошел к трибуне, зал загудел, как море в шторм. Оратор произнес свою речь на трех языках: английском, французском и немецком.
— Граждане и гражданки! — начал он.
…Неожиданно блестящий прием, который вы мне
оказали и которым я был глубоко тронут, я отношу не к себе лично, а принимаю его лишь как сотрудник великого человека, портрет которого висит вон там вверху. Речь идет о Марксе. Прошло как раз пятьдесят лет с тех пор, как Маркс и я вступили в движение… С того времени социализм из маленьких сект развился в могучую партию, приводящую в трепет весь официальный мир. Маркс умер, но будь он теперь еще жив, не было бы ни одного человека в Европе и Америке, который мог бы с такой же законной гордостью оглянуться на дело своей жизни.
Речь Энгельса, как всегда, была краткой. Под шквал рукоплесканий он объявил конгресс закрытым и провозгласил здравицу в честь международного пролетариата. Делегаты хором спели «Марсельезу».
Почти два месяца разъезжал Энгельс по Германии, Швейцарии и Австро-Венгрии. Всюду его ждали и встречали с тем огромным восторженным чувством, которое нельзя внушить ни блеском власти и могущества, ни деньгами, а только действительными заслугами перед народом, осознавшим неоспоримое величие сердца и ума другого.
В Вене на вечере, устроенном в его честь, ощутив любовь собравшихся, которая, как теплое течение, овевала его, Энгельс сказал:
— …Моя лучшая награда — это вы. Наши товарищи есть всюду: в тюрьмах Сибири, на золотых приисках Калифорнии, вплоть до Австралии. Нет такой страны, нет такого крупного государства, где бы социал-демократия не была силой, с которой приходится считаться. Все, что делается во всем мире, делается с оглядкой на нас. Мы — великая держава, внушающая страх, держава, от которой зависит больше, чем от других великих держав. Вот чем я горжусь. Мы прожили не напрасно и можем с гордостью и с удовлетворением оглянуться на свои дела.
В Берлине, как и в Вене, Энгельса желали видеть многие тысячи рабочих, но он, всегда бежавший прочь от парадности и шумихи, ограничился выступлением на массовом собрании в помещении, а не на площади. Однако и там собралось более 4 тысяч человек.
Крайне смущенный грандиозностью оказываемых ему повсюду почестей, Энгельс тяготился необходимостью выставлять себя напоказ. Ему казалось это нескромным, к тому же он издавна убедил себя вопреки действительности, что из-за небольшого заикания не должен выступать с трибуны.
Слава сопутствовала ему отныне всюду; но Энгельс считал, что она осложняет жизнь, требует суетной растраты времени и более пригодна для парламентских деятелей, митинговых трибунов, чем для него То и дело к нему прорывались корреспонденты газет, чтобы стенографически записать ответы на сложные, а подчас и коварные вопросы, шли письма со всех материков.
Кроме румынского языка, Энгельс изучал болгарский и даже научился немного писать на нем. Летом 1893 года он обратился с письмом в редакцию болгарского журнала «Социалъ-демократъ». Слова обращения и призывы в конце Энгельс написал по-болгарски. Письмо представляет большой интерес. Следивший внимательно за развитием политической жизни на Балканах, Энгельс высказывал в нем свою радость по поводу того, что знамена марксизма продвигаются к Черному и Эгейскому морям.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});