Читать интересную книгу Учебник рисования - Максим Кантор

— Ты уверен, что предложение заманчиво? Свеклу растить я не собираюсь.

VI

Из гостей, собравшихся на Малой Бронной, сельским хозяйством не собирался заниматься никто — не оправдало себя в России сельское хозяйство. Ни депутат Середавкин, что по должности иногда выезжал в нечерноземные районы отечества, ни Герман Басманов, который был слишком хорошо информирован о положении дел, чтобы испытывать энтузиазм. Также и министр культуры Аркадий Ситный, отбывший рано по государственным надобностям, но не забывший подойти к Соне и приложиться к руке полными губами, и заместитель его Леонид Голенищев, пригласивший Соню на вернисаж, и зарубежные бизнесмены, вручившие ей визитные карточки, — все эти люди не связывали свое будущее с утопиями природно-растительного характера. Было очевидно, что не сельским хозяйством увлечены эти люди, Руссо и Торо не владели их умами. Городская культура, прогресс — очевидно, будущее человечества находилось именно там. Соня чувствовала себя с просвещенными людьми легко: могла поддержать разговор о Париже, мило улыбаясь, рассказывала про Сорбонну и слышала, как в глубине комнаты кто-то сказал: дочь Левкоева. Ах, Левкоева. Вот оно что. Ага.

— Так вы у нас парижанка? Надо бы у Димы навести парижский лоск, — сказал Басманов, — не хватает нам, русским, вкуса. Мебель по углам наставим, а вот очарования, очарования в обстановке нет. Парижским взглядом посмотрите, да и скажите: зачем здесь диван? Привез из магазина — и поставил. Разве так делают? Интерьер — это философия жизни, а мы думаем: чепуха — наплюхаю как попало! Ну, не умеем! Французы — молодцы: раковинку положат на столик, вазочку поставят на буфет — пустяк, а глазу приятно. Я, когда в командировке, специально хожу, присматриваюсь. Туда пучок сухой травки повесят, сюда коврик — и все словно невзначай, что значит искусство. Нет, не все так просто! Вы интерьером не думаете заняться?

Соня подтвердила предположение Германа Федоровича; именно курсы интерьера и собиралась она посещать в следующем семестре в Сорбонне.

— Очень мудро. Интерьера-то нам и не хватает, Сонечка. Вы сперва у Димочки порядок наведите, а потом я вас к себе, в холостяцкую берлогу, зазову — на помощь. Вкус, вкус нам требуется! Вот, допустим, на ту стенку что порекомендуете? — И Басманов принял Соню под локоть, провел по комнате, — ваше, парижское, мнение? Коврик бамбуковый? Что-нибудь беспредметное, да?

— В белых тонах, — сказала Соня, польщенная вниманием пожилого спикера, — небольшую вещь, и желательно в белых тонах.

— В точку! — серьезно сказал Басманов. — Сюда хочется чего-то беленького, неброского. Вот искусство интерьера! — воскликнул спикер. — До каких тонкостей доходит! И хочется предмет поместить, а вместе с тем надо, чтобы он был незаметный. Я весь вечер на эту стену гляжу и думаю, но решил еще и с парижанкой посоветоваться.

— И желательно, — прищурилась Соня и на шаг отступила, оглядывая гостиную, — шторы сменить.

— Вот он, Париж! — восхитился спикер. — Пришла — и все увидела!

Соня поискала глазами Кротова, пусть Дима будет свидетелем ее триумфа, но встретила совсем иной взгляд — насмешливый взгляд стриженой красавицы, стоявшей за спиной Сони. Одета красавица была безукоризненно, пахло от нее исключительно, а Сонины реплики о шторах и ковриках слушала она, склонив голову набок, снисходительно и насмешливо.

— Какие шторы предложите? — спросила красавица. И голос у нее был особенный, значительный голос. — Вы еще в прихожую загляните, там, кажется, обои надо сменить.

Сказано это было небрежно, но роль Сони сразу изменилась: не хозяйка, не парижанка, дающая советы, но прислуга, чье занятие — менять обои в коридоре. Сколько же зла бывает в людях, подумала Соня, ну что я ей сделала, дамочке этой? Соне понравились гости, примирилась она и с толстым банкиром Щукиным — в конце концов, это же ему не хватило роз и устриц, можно его пожалеть. Вечер омрачало лишь присутствие стриженой красавицы в деловом черном костюме, пришедшей на общее собрание позже других. Кротов выбежал встречать красавицу в прихожую, налил вино, подвинул кресло. Красавица грациозным жестом приняла бокал шампанского, но пить не стала, ходила меж гостями, отставив руку с бокалом, и все смотрели, как изящно выгнуто запястье, как длинны пальцы, как увлечена она беседой — даже и не подумает пригубить вино. Зачем Дмитрий с ней мил, думала Соня, разве это так необходимо? А она, как не стыдно ей так выгибать шею, так зазывно смотреть. Ведь видит же она Соню и не стесняется. Стриженая красавица вела себя так, словно была единственной женщиной в комнате, и все мужчины должны были смотреть на нее. Как же можно так? И у самой есть спутник, тут же, рядом с ней, сидит, что ж, мало ей мужского внимания? Постыдилась бы своего кавалера, для чего и с этим мужчиной кокетничать, и с тем? И Баринову взгляды посылает, и тому, толстому. Дима подошел к ней раз, подошел два, глаз от нее не отводит — как же так? Соня поняла, что ей придется научиться не ревновать Кротова: человек, окруженный вниманием, он по должности должен быть любезен с дамами. Кротов объяснил Соне, что стриженая красавица, Юлия Мерцалова, важное лицо в газете «Бизнесмен» и присутствие ее на собрании желательно. Она писать будет в газету? — спросила Соня. Что ты, сказал Кротов, она не журналист. Скажет, кому надо, напишут. Она общее направление видит, решения принимает. А Баринов тогда — что же? Ну, как тебе объяснить. Баринов — владелец. Возьмем, скажем, парламентскую ситуацию: вот перед тобой Герман Федорович, он у нас председатель, спикер. Но кто дела делает в парламенте? Дима замолчал, не желая хвастаться. Ах, неужели я не понимаю, Дима? Значит, и она такая же? Серьезный человек, подтвердил Кротов. А что красива — так это делу не помеха, напротив. Ей возражают реже: разве станешь спорить с такой улыбкой? Видишь, сказал Соне Кротов, и положения она добилась, и не стала, как некоторые дамы из парламента, мужиком в юбке — себя блюдет. В словах Кротова Соня почувствовала упрек — мол, некстати ты со своей ревностью, лучше посмотри, какие деловые женщины бывают, поучись. И Соня постаралась подавить в себе неприязнь к стриженой красавице, но ничего не получилось. Другое дело Алина Багратион, пожилая кокетка — вот к ней точно ревновать не стоит. Ей, наверное, лет шестьдесят, а все кокетничает, это даже забавно. Она здесь же, в этом же доме, живет, пришла по-домашнему, одета в кимоно с драконами, по-соседски расцеловалась с Димой.

— Димочка, — сказала полная дама в кимоно, — дай на тебя полюбоваться. Какой ты важный стал.

— Вырос, — сказал Басманов, — возмужал.

— Как, свалите Тушинского?

— Обойти нас хочет на повороте, демагог. Ничего, у нас тоже козыри найдутся.

— Если вы имеете в виду, — сказала стриженая красавица, — мое издание, то должна вас разочаровать — мы не принимаем участия в борьбе.

— Вы здесь как наблюдатель, — умилилась дама в кимоно, — вы за ними наблюдаете, а они вами любуются!

И две дамы, пожилая кокетка и молодая бизнес-леди, расцеловались.

— Что за кимоно! Живанши, если не ошибаюсь?

— А у вас Ямамото?

И смотрели друг на друга умиленно и трогали одежду друг друга в восхищении. И перемещались гости по гостиной, и к каждому подходил Дмитрий Кротов, и шла работа.

— Цель наметили великую. Собрать партию, объединяющую все партии, — вот главное дело. А название изобретем, долго ли? «Единая правда», как, недурно? Или, допустим, «Вперед, Отечество!». И такая партия получит большинство в парламенте и станет формировать правительство из проверенных, порядочных людей. Скажем авантюризму — нет! Можно ли политику пускать на самотек? Мы будем — надо прямо заявить — контролировать власть.

— Парламентская республика? А президента — побоку?

— Мы его тоже примем в партию. Пусть сотрудничает. Ну, разумеется, он в курсе наших планов, для него партию и готовим. А то что же получается? У Тушинского партия есть — а у нашего президента совсем никакой партии. Это разве честно?

— Давайте поинтересуемся, что Луговой думает?

— Иван Михайлович, — сказала полная дама в кимоно, — принципиально не вмешивается.

— Без начальства разберемся, нам указы не нужны, — Басманов подмигнул собранию. — И мне бы, строго говоря, в стороне надо отсидеться, не удержался, пришел! Не выдавайте старика! — и сверкнули золотые коронки, и дрогнули вараньи складки на шее; так он смеялся. — Какой из меня политик: пришел посмотреть, как молодые дела делают!

— Бросьте, Герман Федорович, молодым у стариков есть чему учиться, — это депутат Середавкин сказал. Он сидел на мягком диване подле Юлии Мерцаловой и Павла Рихтера и говорил так:

— Так вы, значит, Рихтер? Соломона Моисеевича внук? — депутат Середавкин привлек Павла, задержал его руку в своей. — Обязательно передайте, что ничего не забыл и благодарен за уроки! И на лекции вашего уважаемого деда ходил, но особенно помню выступления его матери — Иды Яковлевны Рихтер. Ведь какой оратор: зал ей стоя хлопал! Настоящая коммунистка — не то что продажные брежневские ворюги! Какая страсть! — и волнение обозначилось в утиных чертах депутатского лица. — Испанскую войну прошла, активистка! И — ничего для себя! Все — людям! Мы, молодежь, — сказал депутат Середавкин, именуя этим словом себя и своих сверстников в те далекие пятидесятые годы, — с нее пример брали. Я считаю, что возрождение правового сознания началось с них — с коммунистов-коминтерновцев. Сталин, — закручинился Середавкин, — их расстреливал. Но те, что уцелели, дали урок стойкости.