Читать интересную книгу Потоп - Генрик Сенкевич

– Грылевский возвращается! Значит, Бабинич погиб и редут захвачен противником!

Король закрыл глаза руками; тем временем Грылевский подскакал, осадил коня и, еле переводя дух, закричал:

– Государь!

– Что там? Он убит? – спросил король.

– Бабинич говорит, что ему там хорошо и замены ему не надо, он просит только прислать поесть, – у них с самого утра маковой росинки во рту не было!

– Значит, жив?! – воскликнул король.

– Говорит, что ему хорошо! – повторил Грылевскпй.

Тут все, опомнясь от изумления, стали восклицать:

– Ай да рыцарь!

– Ай да удалец!

А потом Грылевскому:

– Эх, надо было все-таки остаться и непременно его сменить. И не стыдно было скакать назад? Труса, видать, спраздновал! Уж лучше бы и не вызывался!

А Грылевский на это:

– Государь! Тому, кто называет меня трусом, я готов ответить в любую минуту и любым оружием, но перед своим королем я обязан оправдаться. Я побывал в самой «кротовой норе», на что, может, решился бы не каждый из тех, что здесь стоят, да мне же еще и досталось от Бабинича. «А проваливай ты, – говорит, – братец, ко всем чертям! Я тут делом занят, из кожи, – говорит, – вон лезу, некогда мне с тобой разговаривать. Сам, – говорит, – командовать буду, сам и славу добуду, делиться ни с кем не желаю. Мне тут, – говорит, – хорошо, я тут и останусь, а тебя велю вывести за валы! Чтоб тебе, – говорит, – провалиться! Нам жрать охота, а они командира вместо еды присылают!» Что мне оставалось делать, государь! Я даже его злости не удивляюсь, – они от усталости прямо с ног падают!

– Ну, и как? – спросил король. – Удержится он там?

– Такая отчаянная голова? Где он только не удержится! Забыл сказать, что еще мне вдогонку вот что крикнул: «Я и неделю здесь просижу, не дамся, лишь бы еда была!»

– А можно ли там высидеть?

– Государь, там сущее светопреставление! Гранаты рвутся одна за другой, осколки чертовы так и свищут мимо ушей, земля вся изрыта, дым глотку забивает! От ядер песок, дерн так и сыплются, знай отряхивайся, не то завалит. Погибло их там много, а кто жив остался, лежат в окопах, наделали себе из кольев загородки, укрепили их землей и за ними укрываются. Шведы очень тщательно строили этот редут, а теперь он обратился против них же. Еще при мне подошла пехота пана Гродзицкого, и теперь там опять сражение.

– Раз нельзя идти на стены, пока нет пролома, – сказал король, – то мы сегодня же ударим по дворцам Краковского предместья; это вернее всего отвлечет шведов.

– Дворцы также сильно укреплены, это теперь настоящие крепости, – заметил Тизенгауз.

– Но из города к ним на помощь никто не поспешит, шведы всю свою ярость устремили на Бабинича, – возразил король. – И мы это сделаем, клянусь жизнью, мы это сделаем! Мы пойдем на приступ сейчас же, дайте только я Бабинича благословлю.

С этими словами король взял из рук ксендза Цецишовского золотое распятие, в которое были вделаны кусочки святого креста, вознес его кверху и стал крестить далекий редут, окутанный огнем и дымом, повторяя:

– Боже Авраама, Исаака и Иакова, смилуйся над народом твоим и спаси погибающих! Аминь! Аминь! Аминь!

Глава XIII

Начался штурм Краковского предместья со стороны Нового Свята; кровопролитный и не слишком успешный, он, однако, достиг своей первой цели, то есть отвлек внимание шведов от редута, где засел Кмициц, и позволил его людям перевести дух. Поляки, впрочем, продвинулись до самого Казимировского дворца, но удержать его не смогли.

С другой стороны они ударили на дворец Данилловичей и на Гданьский дом и также отступили. Опять погибло несколько сот человек. Одно лишь утешало короля: он видел, что даже ополчение с небывалой отвагой и самоотвержением рвется на стены и что эти попытки, хоть и не вполне удачные, не только не обескуражили его бойцов, но, напротив, укрепили в них уверенность в победе.

Но самым радостным событием тех дней явился приход Яна Замойского и Чарнецкого. Первый привел из Замостья великолепную пехоту и тяжелые орудия, равных которым у шведов в Варшаве не было. Второй, как было уговорено с Сапегой, оставил часть литовских войск и подлясского ополчения под командой Яна Скшетуского караулить армию Дугласа, а сам прибыл в Варшаву, чтобы принять участие в генеральном штурме. Все надеялись, – и Чарнецкий тоже разделял эту уверенность, – что этот штурм будет последним.

Тяжелые пушки были установлены на редуте, захваченном Кмицицем, и тотчас принялись обстреливать стены и ворота, с первых же залпов заставив умолкнуть шведские единороги. Тогда эту позицию занял сам генерал Гродзицкий, а Кмициц вернулся к своим татарам.

Не успел он доехать до своей квартиры, как его вызвали в Уяздов. Король в присутствии всего штаба вознес молодого рыцаря до небес; не скупились на похвалы и сам Чарнецкий, и Сапега, и Любомирский, и коронные гетманы. А он стоял перед ними в разорванной, обсыпанной землей одежде, с почерневшим от порохового дыма лицом, невыспавшийся, измученный, но счастливый, что удержал редут, заслужил столько похвал и снискал великую славу у обоих войск.

Поздравляли его вместе с другими и Володыёвский, и пан Заглоба.

– Ты даже не знаешь, пан Анджей, – сказал ему маленький рыцарь, – как сам король тебя почитает. Вчера пан Чарнецкий взял меня с собой на военный совет. Говорили о штурме, а потом о только что присланных донесениях из Литвы, о тамошней войне и о бесчинствах, творимых Понтусом и шведами. Стали советоваться, как бы там подлить масла в огонь, а Сапега и говорит: «Лучше бы всего послать туда несколько хоругвей и человека, который сумеет стать для Литвы тем, чем в начале войны был для Великой Польши Чарнецкий». А король в ответ: «Такой у нас есть только один – Бабинич». И все тотчас согласились.

– В Литву, а особенно на Жмудь, я поеду с величайшей охотой, – ответил Кмициц. – Я и сам собирался просить об этом короля, хочу лишь дождаться, пока возьмем Варшаву.

– Генеральный штурм назначен на завтра, – сказал, подходя к ним, Заглоба.

– Знаю, а как себя чувствует Кетлинг?

– Кто это? Гасслинг, что ли?

– Это одно и то же, у него два имени, как принято у англичан, шотландцев и у многих других народов.

– Да, в самом деле, – ответил Заглоба. – А у испанца на каждый день недели другое имя. Твой вестовой сказал мне, что Гасслинг, он же Кетлинг, уже здоров; разговаривать начал, ходит, и лихорадка его прошла, только есть поминутно просит.

– А ты к нему заходил? – спросил Кмициц маленького рыцаря.

– Не заходил, некогда было. До того ли тут перед штурмом!

– Так пойдемте сейчас!

– Ступай-ка выспись сначала! – сказал Заглоба.

– Да, верно! Я едва на ногах стою!

И пан Анджей, придя к себе, последовал совету Заглобы, тем более что и Гасслинга застал спящим. Зато вечером его навестили Заглоба с Володыёвским, и друзья расположились в просторном шалаше, который татары построили для своего «багадыра». Кемличи разливали старый, столетний мед, присланный Кмицицу королем, и они пили его с превеликой охотой, потому что погода стояла жаркая. Гасслинг, еще бледный и изнуренный, черпал, казалось, живительную силу в драгоценном напитке. Заглоба только причмокивал и отирал пот со лба.

– Гей! И грохочут же эти пушки! – промолвил, прислушавшись, молодой шотландец. – Завтра вы пойдете на приступ… Хорошо тому, кто здоров! Благослови вас Бог! Я не вашей крови и служил тому, кому нанимался, но желаю победы вам. Ах, что за мед! Прямо новая жизнь в меня вливается…

Так говорил он, отбрасывая со лба свои золотистые волосы и подымая к небу голубые глаза; а лицом он был совсем еще мальчик и дивно хорош собой. Заглоба даже умилился, глядя на него.

– Хорошо ты, пан рыцарь, говоришь по-польски, не хуже любого из нас. Стань поляком, полюби нашу отчизну – достойное дело сделаешь, а и меду будешь пить, сколько пожелаешь! Ты солдат, и король наш охотно примет тебя в подданные.

– Тем более что я дворянин, – ответил Гасслинг. – Полное мое имя: Гасслинг-Кетлинг оф Элджин. Моя семья ведет свое происхождение из Англии, хоть и осела в Шотландии.

– Это все края далекие, заморские, здесь человеку как-то приличнее жить, – заметил Заглоба.

– А я не жалуюсь. Мне здесь хорошо!

– Зато нам плохо! – объявил Кмициц, который с самого начала беспокойно ерзал по скамье. – Нам не терпится услышать, что творилось в Таурогах, а вы тут разглагольствуете, кто откуда родом.

– Спрашивайте, я буду отвечать.

– Часто ли ты видел панну Биллевич?

На бледном лице Гасслинга вспыхнул и погас слабый румянец.

– Каждый день, – ответил он.

А пан Кмициц тотчас стал смотреть на него с подозрением.

– Откуда вдруг такая дружба? Ты чего покраснел? Каждый день? Это почему же – каждый день?

– Потому что она знала, что я желаю ей добра, и я кое в чем помог ей. Но это вы поймете из моего рассказа, а сейчас начну с самого начала. Вам, быть может, это неизвестно, но меня не было в Кейданах, когда приехал князь конюший и увез панну Биллевич в Тауроги. Как это случилось, не знаю, люди толковали по-разному, одно скажу: едва они приехали, все сразу заметили, что князь влюблен без памяти.