Топологическая игра пространства порождала весьма необычные и даже эстетически привлекательные картины. Так небольшая область космоса между Меркурием и Солнцем, которая имела геометрию равную практически четырем измерениям, дивным образом преломляла солнечные свет, порой показывая такие фантастические и ни на что не похожие картины, что они начало собирать своего зрителя. Космические корабли нет-нет да и залетали в эту область только для того, чтобы насладиться удивительным зрелищем, даже не подозревая об опасности такого соседства. Еще одна подобная область имела место быть в поясе астероидов. Она причудливо влияла на гравитационное поле в этом месте, поэтому порой это выливалось в настоящие астероидные вихри и столкновения между собой таких колоссов как Церера, Паллада и Веста.
Но если топологические аномалии в Солнечной системе не были такими уж опасными для сохранения жизни на планетах, то в целом в Домене картина была не такая уж и радужная. Самая опасная аномалия подобного рода заключалась в том, что она пряталась внутри Звезды и начинала играть с ее параметрами, причем весьма серьезно. Сильно отклонялась от привычной нормы температура, нарушался термоядерный синтез, падала или наоборот резко возрастала светимость, гравитационное поле, полностью менялась карта магнитных полей, что совершенно пагубно отражалось на жизни как внутри звезды, так и на окружавших ее планетах. Именно таким бедствующим системам Виктор спешил помочь в первую очередь, и можно было только представить, сколько сил и средств было вложено в очищение космоса от негативных следов войны с Вирусом, если число одних только подобных звезд переваливало за сотню миллиардов. А ведь еще оставались зоны с топологическими аномалиями, лежащими прямо на орбитах обитаемых планет, а ведь еще были очень опасные «пули физического вакуума» — специфические области квантованного пространства-времени, представлявшие собой тела довольно малых масштабов, но имевшие чудовищную массу, практически равную массе, необходимой для образования черной дыры — которые, в добавок ко всему, еще и двигались с невероятными, практически световыми скоростями. Такие недочерные дыры нередко врезались в планеты или звезды и причиняли тем катастрофические беды. Планета, сравнимая по параметром с Землей, Марсом, Венерой или Глизе, раскалывалась на части, словно переспелый арбуз от брошенного в него камня, а Звезда уровня Солнца вскоре угасала от полного прекращения в ней всех термоядерных реакций. Собственно из-за таких вот эффектов Громов и предложил назвать эти тела пулями, не только за скорость перемещения по пространству, но и за смертельный эффект, который они оказывали на другие космические тела.
Даже двум Творящим Монадам понадобилось больше недели непрерывной работы, чтобы полностью обезопасить пространство Домена и немного отдышаться от праведных трудов.
— Кажись, удалось, — немного устало пробормотал Максим, когда они с Виктором сидели за столико ресторана на самой верхушке орбитального лифта.
Виктор усмехнулся, пригубил итальянского белого вина, наслаждаясь его мягким, нежным, вкусом и необыкновенными ощущениями в организме, кивнул в знак согласия. Громов, посмотрев на друга, улыбнулся и, разом осушив стопку водки, сказал:
— Приятно все же ощущать себя иногда простым человеком, не так ли?
Виктор закрыл глаза, откинулся на спинку анатомического кресла.
— Еще бы. Я и забыл уже о том, каково это, просто сидеть и ни о чем не думать.
Грустно усмехнувшись, Максим произнес:
— Это наше с тобой бремя. За все надо платить, за божественную силу — вдвойне. Сила не дается абы кому, не дается просто так, кому попало, вместе с ней идет титаническая ответственность, которая, порой, может свести с ума.
Он мельком, совершено по-человечески, оглядел людей, собравшихся в зале.
— Посмотри на них, — сказал Громов. — Ни один из них и не подозревает, кто сидит сейчас рядом с ними. Для них недавняя наша с тобой война с Вирусом не более чем дурные видения и сны, реакция Земного Сверхразума, как части Доменного Разума, на грандиозную битву. И таких людей миллиарды. Но без них, без аквидов, файрусов, плазмидов, без сотен и сотен других видов разумных, нам бы не удалось сделать то, что мы сделали, поэтому эта победа всеобщая. Вот они все что-то празднуют, здесь и сейчас у всех великолепное настроение, но никто не задумается об истинных его причинах. Лишь мы одни с тобой знаем правду.
Виктор налил себе еще из графина, вдохнул полный грудью нежный аромат чудесного напитка, аккуратно поставил бокал на стол.
— Сколько у нас времени? — спросил он неожиданно.
Громов скрючил кислую мину, резко и глубоко вздохнул:
— Смотря для чего.
— Хотя бы до того, когда за наши с тобой действия придется расплачиваться.
Громов осушил еще одну рюмку водки, даже не поморщившись.
— Это лишь теория.
— В смысле теория?
— Я не знаю точно, что нам будет за то, что мы устроили искусственную эволюцию всему Домену. Мы с тобой считай ускорили этот процесс на несколько миллиардов лет, и к чему это приведет — неизвестно.
— То есть, санкций может и не быть?
— Может и не быть, — задумчиво произнес Громов, выбивая пальцами об стол какой-то задорный ритм, — а, может быть, и быть. Я не знаю. Во всяком случае, это не так и страшно. Гораздо опаснее дальнейшая эволюция нашего малыша.
— Ты предполагаешь экспансию?
— Нет, не предполагаю, поскольку мы наделили его весьма хорошими качествами, но праздное любопытство, жажда исследования, жажда помощи, может в итоге обернуться нежелательными последствиями.
— И что делать в этом случае?
— Нам с тобой — ничего. Об этом должны позаботиться пограничные системы контроля и Универсум.
— А если они так позаботятся, что от Доменного Разума ничего не останется?
Громов хитро взглянул прямо в глаза Гагарину.
— Смотрю, в тебе заговорили инстинкты отца?
— А в тебе нет?
— Успокойся. Никто ни кому не причинит вреда, если последуют санкции, то они будут выражаться только в ограничении действия Доменного Разума за пределами собственной Метагалактики. Ты лучше скажи мне, что намерен делать на Земле?
Виктор в полном недоумении уставился на Максима.
— Или тебя на Земле ничто не держит?
До Гагарина, наконец, дошло, что речь идет о Кате.
— Я люблю ее, и…
— И что?
— И… боюсь.
— Боишься?
— Не ее боюсь, а себя. Вчера я мог играючи перетасовывать целые звездные скопления, а сегодня… вдруг я стал слишком холоден? Вдруг эта война сделала меня другим? Что если она не…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});