– Точно?
– Сейчас ты убедишься в этом. Только скажи, когда мне можно будет вернуться?
– Завтра в полночь.
– О-о, почти сутки! – даже мысленно это восклицание воспринималось, как стон. – Ладно. Что мне толку ныть? Все равно ты никогда не поймешь, как это жестоко… До встречи.
И в тот же миг Лабастьер Шестой ощутил такое облегчение, такую эйфорию, какой он еще никогда не испытывал. Словно с каждой клеточки его тела убрали постылый груз, словно из его ушей вынули флуоновые пробки, а с глаз спала невидимая пелена, лишавшая мир красок. Ничего, вроде бы, не изменилось, но в то же время, изменилось все. К нему вернулась радость жизни, которую он потерял, сам не заметив, когда. Хотя теперь-то он знал, когда: в тот миг, когда снял с уха волшебную серьгу.
– Прекрасно! – вскричал Лабастьер. – Как мне хорошо! Эй, ты! Ты меня слышишь?!
Но думатель, конечно же, не отозвался.
Лабастьер Шестой вскочил с кресла… И остолбенел, встретившись взглядом со стоявшей на пороге библиотеки Мариэль, которую он до сих пор не замечал. Глаза ее были полны тревоги.
– Что с вами, Ваше Величество?! – спросила она чужим голосом. – С кем вы разговариваете тут?.. – кроме беспокойства, в голосе ее звучали нотки жалости и даже презрения.
«Ну еще бы! – моментально оправдал ее для себя король. – Ведь с момента превращения принца в бабочку, я вел себя как форменный негодяй! Я совсем не любил ее, а все тяготы по воспитанию сына взвалил на ее плечи. А потом еще малодушно удрал в лес охотиться на ската, затем еще более малодушно вернувшись…»
– Милая, – шагнул он к ней, раскрывая объятия, – милая, как же я люблю тебя!
Она отшатнулась, но он поймал ее и прижал к себе.
– Прости меня за все те неприятности, которые я доставил тебе. Когда-нибудь я все объясню. Теперь я снова тот, кого ты любила… Отныне наша жизнь пойдет совсем по-другому…
Она перестала сопротивляться, только внимательно вгляделась в его глаза. И неизвестно, чего в ее взгляде было больше – радости или испуга.
Ночь пролетела в любви.
Проснувшись далеко за полдень, Лабастьер Шестой немедленно вызвал к себе церемониймейстера.
– Это правда, мой дорогой Жайер, что в Золотой Замок есть вход из-под земли?
– Правда, Ваше Величество, – подтвердил тот, и при этом ни один мускул не дрогнул на его изборожденном морщинами лице.
– Почему же ты не сказал мне об этом раньше?
– Вы не спрашивали меня об этом, Ваше Величество, – все так же невозмутимо отозвался старый махаон.
– А ты не считаешь, что я должен знать все, что происходит в моем королевстве? Тем более, когда речь идет о главной реликвии нашего народа!
– Это не моя тайна, Ваше Величество, и никто не давал мне полномочий раскрывать ее.
– И ты больше ничего не хочешь мне сказать?
Слегка помешкав, Жайер отозвался:
– Нет, Ваше Величество. Ничего.
– Так, так… А ты, случайно, никого там не подкармливаешь?
Церемониймейстер опустил глаза:
– Да, Ваше Величество.
– Ах, негодяй! – вскричал король, вскакивая с кресла. – Да как ты посмел скрывать от меня, что жив мой родственник, мой родной дядя, которого я всегда считал погибшим?!
– Жив?! – под натиском несправедливых обвинений извечная сдержанность махаона неожиданно отступила, и лицо его исказила гримаса гнева и боли. – Вы называете это жизнью?! Горемычное уродливое существо, которое и умеет-то только, что поглощать пищу, испражняться и испускать зловоние, вы называете своим родственником, своим любимым дядей?! О его существовании не знает даже ваша матушка, о нем не знал и ваш отец… Потому что знание это лишило бы их жизнь радости, как отравило оно мою жизнь. Этот уродец – проклятие и позор королевской семьи, и я уверен, всем, в том числе и ему самому, было бы только лучше, если бы мы умертвили его, как делают все прочие бабочки, когда в семье случается эта редчайшая врожденная патология.
– Почему же вы не сделали этого? – спросил Лабастьер Шестой, холодея при мысли, сколько на Безмятежной погублено несчастных душ и уже догадавшись, что Жайер не знает о телепатических способностях думателя и о том, что тот вполне разумен.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Так решил ваш несчастный прадед Лабастьер Мудрый, при дворе которого начал свою службу мой предшественник, – объяснил церемониймейстер. – И не мне обсуждать это решение. Мое дело исполнять его. На меня возложено заботиться об этом существе… И я посвятил этому, поверьте, отнюдь не радостному занятию, всю свою жизнь. Я и не женился, лишь боясь того, что отвратительная тайна королевского рода станет известна тем, кого я к себе приближу. Я все ждал, когда же эта тварь издохнет сама, но она оказалась на редкость живучей. Она пережила и вашего деда, и вашего отца, и я не удивлюсь, если она переживет и вас.
– Прости меня, Жайер, – успокоившись, поднялся с кресла полный раскаяния король и, вопреки этикету, подал церемониймейстеру руку. – Я не хотел тебя обидеть. Благодарю тебя за верную службу и обещаю тебе самую высокую награду, которую ты только пожелаешь. Хотя и понимаю, что нет награды, способной возместить тебе все, чего ты лишился ради нас… А сейчас я хочу, чтобы ты проводил меня к нему.
Когда в сопровождении церемониймейстера король спускался в дворцовые кладовые, куда он и Лаан так любили лазать в юности на поиски лакомств, он думал о том, действительно ли уничтожение неспособных к дальнейшему развитию куколок является убийством в полном смысле этого слова. Скорее всего, он все-таки поторопился ужаснуться этому факту.
Ведь в отличие от думателя королевской крови, эти куколки не имеют телепатической связи с миром, они не имеют об этом мире никакого представления, их разум спит и не развивается. И, наверное, действительно, смерть только облегчает участь этих горемычных бессознательных тел.
С другой стороны, возможно, что все это вовсе и не так. Возможно, тех крох знаний, которые достаются куколке-переростку путем обоняния и осязания, достаточно для того, чтобы выстроить в мозгу под хитиновым панцирем некий самодостаточный мир…
Наверное, можно попытаться общаться с ним и какими-либо другими, нетелепатическими, способами. Пытался ли кто-либо когда-либо достучаться до этого разума, прежде чем принять решение об его уничтожении? Действительно ли выяснилось, что куколки-переростки не более, чем бессмысленные тела-инвалиды, или же бабочки в этом вопросе просто пошли по пути наименьшего сопротивления?
Но додумать он не успел. Они прошли кладовые насквозь и уткнулись в тупик. Как ни напрягал король свое ночное зрение, он не смог заметить тут ничего такого, что выдавало бы потайной вход. Однако Жайен, протянув руку, нажал на один из камней стены, и тот провалился внутрь. Церемониймейстер толкнул стену, и в ней со скрипом открылся небольшой дверной проем.
Они ступили во тьму. Но стоило Жайену дверь прикрыть, как помещение, куда они попали, осветилось ровным неярким светом. Это была совсем маленькая комнатка с белыми светящимися стенами, овально перетекающими в пол и потолок. А на стене, противоположной двери, в которую они вошли, имелся матово поблескивающий серебристый круг с сиреневым пятном в форме пятерни бабочки посередине.
– Раньше этот замок подчинялся только отпрыскам королевской крови, – торжественно произнес церемониймейстер. – Но Лабастьер Второй, Мудрый сделал так, что он стал подчиняться моему предшественнику, а Лабастьер Третий сделал его доступным вашему покорному слуге. Положите сюда ладонь, Ваше Величество.
Лабастьер Шестой послушно совместил пальцы руки с рисунком, и стена внезапно лопнула, оказавшись тоненькой перепонкой. Жайен указал рукой на образовавшееся отверстие, и король с благоговейным содроганием шагнул вперед. Церемониймейстер последовал за ним.
Лабастьер услышал за спиной легкий чмокающий звук и обернулся. Загадочная, поражающая воображение хитроумностью ее создателей перепонка двери уже затянулась снова. Но это не вызвало паники в душе короля: посередине серебристой поверхности вновь появилось сиреневое пятно замка, и было ясно, что уйти отсюда не составит труда.