Конечно, сам Иосиф Виссарионович позаботился о том, чтобы в его ближайшем окружении не осталось людей, способных играть первые политические роли. Так что Берия до смерти вождя только и мог проявить себя как толковый администратор, но никак не политик. Однако надо признать, что в развернувшейся после смерти Сталина борьбе за власть Лаврентий Павлович как политик оказался гораздо слабее Маленкова и особенно Хрущева. Замыслив радикальные политические и экономические реформы и сделав первые шаги по их осуществлению, Берия сильно напугал номенклатуру, но при этом не озаботился поиском союзников как среди партийно-хозяйственного актива на местах, так и на самом верху. Чекист-реформатор полагался только на дружбу с Маленковым, но в политике, как известно, личная дружба немного стоит. «Дружить» здесь можно только против кого-то. Берия же пытался «дружить» с Маленковым не против Хрущева или Молотова, а против партийно-номенклатурной системы в целом. «Дружбу» против кого-нибудь из «дорогих товарищей» по Президиуму ЦК Георгий Максимилианович наверняка бы одобрил. Другое дело — «дружить» против системы, плоть от плоти которой был Маленков. Существования вне ее он не мыслил, и управлять иначе, чем при Сталине, не умел. Неудивительно, что Маленков легко «сдружился» с Хрущевым, Молотовым и другими членами Президиума против Берии.
А вот какую оценку Берии дал бывший министр сельского хозяйства Н.А. Бенедиктов: «Да, пороки у него имелись, человек был непорядочный, нечистоплотный — как и другим наркомам, мне от него натерпеться пришлось. Но при всех своих бесспорных изъянах Берия обладал сильной волей, качествами организатора, умением быстро схватить суть вопроса и быстро ориентироваться в сложной обстановке». Думаю, она близка к истине. Добавлю только, что в советской системе прагматизм Берии вкупе с чекистским прошлым обрекли его на гибель.
Я в основном соглашусь с мнением Г.В. Костырченко: «Все они — Суслов, Михайлов, Чесноков, Игнатьев, Шепилов, Маленков — закончили свой земной путь в преклонных летах и в своих постелях, и их не мучили угрызения совести за организацию и проведение антигуманной акции в далеком 1953-м (имеется в виду «дело врачей». В этот список можно смело добавить Хрущева, Молотова и Кагановича, не имевших непосредственного отношения к делу «убийц в белых халатах», но запятнавших себя не меньшими преступлениями. — Б. С.). В отличие от них основной инициатор освобождения незаконно репрессированных врачей — Берия умер трагической и позорной смертью. Консерваторы в партийном аппарате (к ним единодушно примкнули и либералы. — Б. С.) не простили ему того, что после кончины Сталина он позволил себе ряд самостоятельных и смелых решений и поступков, которые резонно были восприняты Хрущевым и другими членами Президиума ЦК как заявка на диктаторскую власть (почему на диктаторскую? Ведь все решения Лаврентий Павлович проводил через Президиум ЦК. И нет никаких данных, что Берия готовил военный переворот. — Б. С.). К тому же они опасались, что проводя по своему усмотрению расследование преступлений власть имущих в период правления Сталина и используя для этого находившиеся в его распоряжении архивные материалы, Берия в конце концов вполне может обвинить каждого из них в беззаконных действиях».
И в самом деле, целый ряд послевоенных, равно как и предвоенных беззаконий никак не был связан с именем «лубянского маршала». Он действительно мог оказаться чист, как вслух выразил опасение Андреев. Тут и громкие процессы второй половины 30-х годов, и «военно-фашистский заговор» Тухачевского, и та часть Великой чистки, которая затрагивала работников центрального аппарата. Спускаться ниже, на уровень регионов, Берии было бы рискованно. Ему могли припомнить репрессии в Грузии. Зато после войны практически все громкие дела вершились без участия Лаврентия Павловича — тут и «дело авиаторов», и «дело артиллеристов», и «ленинградское дело», и «мингрельское дело», и преследование «безродных космополитов». Даже предвоенное «дело о заговоре в ВВС» проходило без прямого участия Берии, поскольку им занимались НКГБ и Особые отделы, в тот момент не входившие в состав НКВД. Что же касается преступлений, в которых участвовал Берия, будь то расстрел польских офицеров и гражданских пленных в 1940 году или массовые депортации целых народов в годы Великой Отечественной войны, то здесь его соучастниками выступали и другие члены Политбюро. Кстати, нельзя исключить, что жертв Катыни Лаврентий Павлович тоже готов был реабилитировать, учитывая, что в 1940 году он, как кажется, был противником их казни, а теперь, в 1953-м, собирался по-иному, чем при Сталине, строить отношения со странами Восточной Европы. Катынь, в конце концов, можно было попытаться списать на одного Сталина. Естественно, подобное решение могло бы быть принято только после того, как на Сталина была бы возложена ответственность за репрессии 1930–1950-х годов. Судя по тому, как Берия обставил реабилитацию «кремлевских врачей», со временем он собирался прямо обвинить в беззакониях Сталина. Но не успел. Характерно, что Хрущев даже после XX и XXII съездов так и не рискнул признать публично советскую ответственность за Катынское преступление. Может быть, в частности, потому, что на Украине поляков расстреливал близкий к нему Серов.
На личный счет Берии можно было отнести только очень немногие фальсифицированные дела, вроде расстрела Мейерхольда, Бабеля, Кольцова и некоторых других, сложным образом пристегнутых к мнимому «заговору Ежова». Тут следствие шло по прямому указанию Сталина, а смертный приговор не предварялся решением Политбюро. Но даже после ареста Лаврентию Павловичу эти дела не инкриминировали. Ведь тогда пришлось бы затрагивать и тему репрессий 1937–1938 годов, хотя бы в связи с ролью Ежова. Члены Президиума ЦК делать этого в тот момент еще не собирались.
Возможно, в последние дни жизни, сидя в бетонном мешке, Лаврентий Павлович вспомнил свои слова о том, что «у нас в турме места много», и пожалел о них. Понял, что ощущали те, кого его ведомство отправляло на смерть.
Оплакали Лаврентия Павловича только семья и ближайшие родственники. Как сообщал 25 августа 1953 года глава грузинских коммунистов А.И. Мирцхулава, сам ранее находившийся под следствием по делу о мингрельской националистической группе и реабилитированный Лаврентием Павловичем, «после разоблачения преступных антипартийных и антигосударственных действий Берия проживающие в Тбилиси и других городах и районах Грузии его близкие родственники занимаются невыдержанными, злостного характера разговорами, являются источниками распространения разных провокационных слухов. Мать Берия — Берия Марта, глубоко верующая женщина, посещает церкви и молится за своего сына — врага народа. После разоблачения Берия участились подозрительные встречи родственников на ее квартире». Мирцхулава предлагал выслать родных и близких своего вчерашнего благодетеля за пределы Грузии, хотя вся вина их была лишь в родстве с тем, кого пленум ЦК признал врагом народа.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});