Читать интересную книгу Эфина - Ноэль Реваз

Возвращается режиссер. Он просит Т. чувствовать себя как дома, и тот снимает плащ — кидает его в угол. Так же он поступает со свитером и рубашкой. Бык на арене, посмотрим, какая судьба его ждет. Белый бык, невиданное дело, но хоть не фосфоресцирует, девушки обмениваются красноречивыми взглядами. Репетиция начинается. Т. знает свой текст наизусть, он продумал все интонации, расставил все акценты. Он готов начать и не хочет, чтобы режиссер перебивал его. Для актера невыносимо, когда кто-то вмешивает, рвет живую ткань игры. На прошлых репетициях все шло хорошо. Режиссер был очень осторожен, внимателен, предупредителен, и если и перебивал Т., то только что поклоны не бил, извиняясь. Одна поправка компенсировалась тридцатью шестью комплиментами. А теперь он обращается с Т. как с предметом обстановки, то ли с креслом, то ли со столом. Сдержанность и послушание — главные достоинства в актерском деле, и Т. не упускает случая напомнить об этом забывчивым выскочкам. Но после двух недель репетиций один на один ни в каких поправках игра Т. не нуждается. И пусть его не просят изменить стиль игры, когда он понял, прочувствовал содержание, суть, сердцевину роли. Усвоил ее. Переварил ее, запечатлел в клеточках серого вещества. С какой стати переворачивать все с ног на голову, когда он совершил столько прекрасных открытий и готов ими поделиться. Кажется, будто режиссер намеренно к нему придирается, а его партнерш — не бесталанных, но и не блестящих — совсем не поправляет, и в Т. закипает раздражение. Режиссер это замечает, объявляет пятиминутный перерыв и начинает нашептывать Т., как гениально он играет и как всякий раз удивляет его своим талантом. Но Т. этого мало, ведь режиссер произнес все эти «сладкие» слова ему на ухо, а не громко — так, чтобы слышали пять болтушек. Т. говорит, что устал, усаживается на табурет и наблюдает за игрой партнерш. Режиссер подчитывает реплики, что не так уж и удобно, и актрисы требуют, чтобы Т. вернулся на площадку. Польщенный Т. встает, и репетиция возобновляется.

В одном месте по ходу действия Т. оказывается наедине с брюнеткой. Он делает ей замечания, она противится. Они похожи на разъяренных, наскакивающих друг на друга петухов, жаждущих выклевать друг другу глаз метким ударом клюва. Скрюченные пальцы готовы ухватиться за что ни попадя, например вцепиться в короткий каштановый хвостик, резинка слетает, волосы падают на плечи, и тут вмешивается режиссер. Что происходит? В пьесе нет ни слова о том, что Т. должен растерзать партнершу или вырвать у нее все волосы, а ей не обязательно вопить, как потерпевшей. Т. рассыпается в извинениях, он не понимает, как это случилось, он, видимо, увлекся и домыслил содержание. Актриса просит о перерыве, чтобы поправить прическу и прийти в себя. Т. следует за ней в туалетную комнату. Он правда не хотел. Он утратил самообладание. Он не ожидал увидеть такую профессиональную дерзость и очарование в столь молодой исполнительнице, и т. д., и т. п. Т. подкрепляет слова легким поцелуем, без которого актриса охотно обошлась бы, но, когда тебе поют дифирамбы, трудно отказать в такой малости. Проблема в том, что следующая сцена — любовная. Режиссер решил сначала пройти ту сцену, в которой проститутки обсуждают Т., а он за ними шпионит. Потом следующую, где Т. с любовницей говорят о деньгах. И наконец, последнюю — в ней Т. врывается в гостиную и размышляет о самоубийстве.

Т. играет все уверенней. Он неплох во всех сценах. Его партнерши тоже на уровне и хорошо подают реплики. В некоторые моменты он отключает мозг и полностью входит в образ. Благотворный отдых, даримый игрой на сцене. Счастливый отпуск для рассудка, как же давно он не взлетал под небеса. Блаженное состояние — тело движется, а разум не вмешивается. Легкость. Встань Т. на весы, стрелка осталась бы на нуле. Он витает в воздушных сферах. Слово «невесомость» не выражает сути его состояния. Он ослепляет тонкостью нюансов, и не слишком расположенные к нему актрисы в конце сцены осыпают его похвалами.

Режиссер встревожен. Он не заблуждается насчет своих «хищников». Взлеты их настроения сменяются падениям, и он советует Т. слегка умерить пыл. Премьера через месяц. Нельзя растратить все силы и эмоции прежде, чем поднимется занавес. На репетициях следует выкладываться на восемьдесят процентов. Иначе не вытянуть два месяца ежевечерних представлений. Т. будет совершенно опустошен. Сорвется. Попадет в больницу — режиссер такое уже видел. Солнце бьет в цветные стекла витража, и все спускаются в бистро. Т. сидит за столиком с одной стороны, все пять актрис — с другой. Режиссер колеблется, потом подсаживается к девушкам.

Они репетируют и репетируют. Т. пообвыкся со своей женской пятеркой. Находит для каждой доброе слово, придумывает прозвища. Милые и ласковые, само собой, хотя одна или две из пяти не блещут красотой. Но у каждой под рубашечкой имеются пары Х-хромосом. Девушки приручили Т.: они осмеливаются подходить совсем близко и вплетают цветы ему в бороду. Фигурально выражаясь, естественно. Они не боятся отпускать шуточки и подкалывать Т., но границ не переходят — не дай Бог никому увидеть ярость в глазах премьера, когда ему слишком досаждают. Тогда он втягивает голову в плечи и угрожающе заламывает бровь. Его дыхание учащается. Внимание: Т. из тех мужчин, с которыми нужно обращаться бережно. Но Т. любит заигрывания. Он привык к этим женщинам. Кроме того, они прекрасно работают. Правда, он никогда бы не подумал. Эти молодые актрисы новой школы воистину великолепны. Для этого мира не все потеряно. И потом, они так трогательно о нем заботятся, приносят кофе и воду, интересуются самочувствием, спрашивают, как он спал. И делают это не из уважения к его возрасту, вовсе нет. Они оспаривают место на коленях Т. из-за его харизмы. Это место заслуживает наилучшего украшения, и Т. был бы рад заиметь целых пять коленей, чтобы усадить пятерых любимиц. Ладно, четверых — одна из актрис не так уж и красива и не слишком хорошо сложена. Но Т. — глубокий человек. Умные женщины его тоже интересуют.

Рано или поздно приходится приступать к репетициям любовных сцен. В один прекрасный день. И этот день настал. Сегодня. Это неизбежно должно было случиться, чтобы в вечер премьеры актеры не выглядели сбитыми с толку. Без этого не получится тщательно отработать все их жесты и перемещения, и случится сумбур — не только на сцене, но и в умах.

Этим утром молодому режиссеру ужасно не хотелось вставать. Он завязал галстук. Забавно, обычно он не носит галстуков. За завтраком режиссер едва прикасается к еде. Потом целует жену и крестит лоб ребенка — так по неизвестной ему причине делали отец и дед. Он берет большой портфель. Как правило, он уходит, держа руки в карманах, пристроив на груди свернутые в трубочку бумаги и два карандаша. Его жена ничего не говорит, но она задумывается. Режиссер идет на работу. Он будет репетировать Сцены. Погода прекрасная, солнце светит сквозь листву деревьев. Режиссер покупает жвачку. Т. уже в репетиционном зале. Он пребывает в отличном, беззаботном настроении. Довольно странно, что Т. сидит на табурете лицом к стеклянной стене, через которую ничего не видно, но вопросы задавать не следует. Актеры — люди особой породы, они любят выпендриваться. Некоторые носят парики. Другие надевают экстравагантные платья. Одни бреют головы, другие расхаживают с тростью. Кое-кто обожает богемную жизнь, а есть такие, что садятся спиной к залу и лицом к стеклу, через которое ничего не видно. Это так, и тут уж ничего не поделаешь. Таковы артисты. Но он — режиссер и поднимается на подмостки лишь затем, чтобы объяснить что-нибудь актеру или пожать руку завпосту, у него короткие волосы, и никто не оборачивается ему вслед на улице. У него жена и ребенок. Никто не замечает его в автобусе. Он — как все, но теперь. Он толкает дверь служебного входа. Поднимается по коротким лесенкам. Входит в зал, по пятам за ним следуют пять хорошеньких девиц. Он хлопает в ладоши и объявляет тоном, который, кажется, удивляет его самого: все по местам. Сегодня они будут репетировать кое-что из области чувств. Сегодня они будут играть Любовь, и он не знает, божественно выйдет или избито. В глубине души режиссер спрашивает себя, достаточный ли у него жизненный опыт. Три с половиной женщины и семь семейных сцен. Возможно, этого достаточно. У него никогда не было двух любовниц одновременно. Он не знал страсти, не пережил разлива Меконга. Он всегда все начинал спокойно и заканчивал по обоюдному согласию. Ему никогда не приходила мысль умереть от любовной тоски, а его сердце никогда не выделяло саморазрушительного яда. Все на своих местах. Режиссер объявляет, какая сцена будет играться. Т. притворяется изумленным — ему казалось, что они ее уже отработали. Это сложная сцена, в ней три этапа. Сначала захмелевший Т. лежит на диване и расточает ласки жене. В тексте нет конкретных указаний, что именно между ними происходит. Театральные тексты сотканы таким образом, что тут и там между словами и буковками имеются пустоты, куда можно просунуть руку или язык. Палец или ногу, но Т. немедленно предупреждает, что он должен играть по написанному и не думать о «сверхзадаче». Однако все это лишь пролог. Удовлетворенная супруга засыпает, а протрезвевший Т. слышит, как ухает сова. Это знак, что любовница ждет его под окном. Она присоединяется к Т., и между ними начинаются любовные игры. Режиссер объясняет, что, учитывая присутствие на диване жены, эти двое должны вести себя очень осторожно. Потом они затевают спор о деньгах. Любовница уходит, раздосадованный Т. приканчивает стоящую на столике бутылку, после чего засыпает. Во сне ему наносят визит три проститутки из третьей сцены, начинается оргия. Режиссер спешит сказать актрисам, чтобы не беспокоились: в нужный момент он объяснит, что именно им следует делать, о костюмах тоже можно не волноваться, видна будет только грудь, да и то слегка. Девушки отвечают — это последнее, что их волнует, и, если режиссер захочет, они и попки покажут, и кое-что другое.