Читать интересную книгу У родного очага - Дибаш Каинчин

Байюрек и Тектир в те времена редко ночевали в своих юртах — там их могли подкараулить кулаки. Много раз счастливо выскакивали они из байских ловушек, увертывались от их арканов.

Так и шла жизнь: днем — работа в емелюке[8], ночью — игра в прятки с баями. Но самое трудное было, когда началось раскулачивание. Не то что спать или есть — нормально дышать некогда было. Каждый день до рассвета вместе с комитетом бедноты надо заседать в сельсовете, решать, кого следует раскулачивать, а кого — нет, утро настанет, винтовку и сумку через плечо и — на коня. В сумке — бумага о раскулачивании, утвержденная комбедом, впереди санного обоза скачешь в какой-нибудь далекий лог, где живет раскулачиваемый.

— Именем народной власти приговариваетесь к раскулачиванию...

Эх, как только баи не честили Байюрека! Плевали в его сторону, сыпались проклятья: «Пусть этот скот и пожитки не станут никому радостью. Если умрем, души наши вернутся сюда, станут летать над вами днем и ночью, как рок, не дадут вам покоя, пока не увидят ваше горе и вашу смерть». Если бы хула эта дошла до Байюрека, он действительно умер бы уж девяносто девять раз.

А как создавались первые коммуны... Скот — общий, имущество — общее, казан — общий. С верховий рек, подножий гор, из ущелий и долин собрались люди в одном месте. Вот здесь, на этом поле. Кто раньше был пеший, теперь сидел на аргамаке, кто в рванье ходил — одевался в шелка. Всем нравилось обсуждать свою новую жизнь. Столько речей было произнесено. По старому обычаю оратор забирался на курган из лошадиных, коровьих и бараньих туш. Огромный бронзовый казан не снимался с очага, кипел непрерывно. Ораторы сменялись на том кургане непрерывно, и речи их эхом отдавались на горе Яан-Туу. Вот как начиналась коллективная жизнь!.. Через два месяца не стало кургана — куча белых гладких костей. Острый нож уже прикоснулся было к общественному скоту, но тут пришла бумага о роспуске коммун. Разъехался народ по домам... Прошло время, и снова вернулись, снова собрались вместе, теперь уже навсегда, — создавать колхоз...

Лунный свет разгорается все ярче. Третьи петухи пропели — скоро начнет светать, а Байюрек так и не сомкнул глаз. Вставать надо пораньше и закончить опись скота у жителей села. Ноокай, старуха из урочища Кургак-Сала, утаивает корову, да и имя свое отказывается назвать учетчику, хотя все его знают. Видно, Байюреку самому придется туда ехать проводить с ней агитационную работу. Сейчас количество скота у каждой семьи одинаковое: при организации колхоза каждой семье оставили по корове. Есть семьи, которые не сдают налог по молоку: объясняют тем, что корова не отелилась, а из аймака требуют, чтобы молоко сдавали все, и сейчас же. Если подумать, вот эта орава кепешовская, что она будет сдавать вместо молока, если у ней корова не доится? Хоть и доилась бы та, единственная, если орава сделает и по глотку — не хватит молока. «Нет, нет, все же надо сказать тому Кепешу, чтобы он хоть одолжил у кого-нибудь молоко, но сдавал. Долг есть долг... А теперь надо постараться уснуть... уснуть... спать...»

Он старается заснуть быстрее, чтобы завтра сохранить бодрость. Один только способ есть у Байюрека для этого: мечтать. Размечтается с закрытыми глазами, спокойно станет на душе, и незаметно заснет. Так и сейчас: закрытыми глазами видит чудную картину. Перед ним большое село, раскинувшееся чуть не по всей долине. Прямые улицы, просторные дома. Посреди села колхозная контора — высокая, с красным флагом на крыше, рядом с ней клуб, школа, почта, магазин. По дороге вверх-вниз снуют машины и так называемые трактора... Рассказывали ему о них... Но эту картину он уже видел вчера... На чем же он остановился вчера вечером?.. Ах, да... на том, как будут жить чабаны на дальних стойбищах! Так как же? Первое — это просторные загоны, вместительные кошары и обязательно тепляки. Построить их можно легко — лесу много. А если будут машины и тракторы, можно будет быстро привезти нужный для построек лес. На каждом стойбище у животноводов — изба пятистенная. Сено и дрова им будут подвозить, а они только скот пасут, да и то не всю неделю — у каждого по одному выходному дню... Скот дохнуть не будет — ветеринары его будут лечить. Один укол и — на ноги встала корова. Это скоро произойдет — ветеринары уже появились в аймаке.

Байюрек не замечает, как погружается в сон, И снится ему, что в той конюшне, которая строится, выросли сказочные крылатые аргамаки. Через три-четыре года их стало уже пять тысяч. И вот на эти пять тысяч крылатых аргамаков сели пять тысяч бесстрашных батыров-коммунистов и комсомольцев. Помчались они быстрее пули — впереди Байюрек с красным знаменем, нет для них преград на земле — ни горы, ни тайга, ни реки, ни моря или океаны не остановят их...

ЙУГУШ

Э-эй, народ, что за безобразие! Завтра на работу чуть свет, а вы расшумелись! — крикнул Йугуш, выйдя из юрты. Закурил, закашлялся, тревожные мысли полезли в голову: «Ну, Кепеш, не подведешь? Началось дело... С богом! Только надо было раньше. Не мешал бы уже Байюрек. Прозевал я весну. Пахота, сев, овечки котятся. Все заняты, все устали, падают от усталости, им не до других. Никто бы не заметил, куда исчез Байюрек... Что за человек? Осенью привязал к его избе стригунка — не взял. Видно, мало показалось. Дурак. Взял бы — был бы сыт. Теперь конец. Два дня от силы, и я его вверх тормашками брошу — будет лежать на лопатках... В капкан попадется — начнет чернить меня... Да разве люди поверят вору, если он племенного жеребца зарезал. Не поверят. Да что это я волнуюсь?.. Прокурор не даст ему и рта открыть. И жалобу зря напишет, хода ей не дадут в аймаке... До области дойдет? Ничего — не страшно. У прокурора и там есть друзья, один даже в газете. Если спросят: «Как это председатель сельсовета мог дойти до такого?», один ответ: «Контра, вор, а не председатель». Э, волков бояться — в лес не ходить... Конечно, можно было бы с ним и по-другому расправиться... р-раз — и все... Только тут палка о двух концах. Чего доброго — героем прослывет. Станут говорить: настоящий коммунист, отдал жизнь за народное дело!..»

Успокоил немного себя Йугуш, бросил папиросу, вернулся в юрту. Разделся, лег, но тревожные мысли не давали уснуть. «С ружьем и с ножом теперь не время — Советы сильны, надо их подтачивать, грызть помаленьку. Пускай народу как можно хуже будет, пусть голодает, терпит лишения, тогда и угаснут его надежды на Советы, на колхозы. А если подумать, что мне сделала плохого Советская власть? Наоборот, — хорошо. Поставила у власти. Разве был я раньше так богат? В лучшие времена имел всего три-четыре косяка. А сейчас весь колхоз мой. Что же тогда в Советах плохого? Нет, нет, те Советы дали мне все это, потому что слепы, ошиблись. А как узнают, тут же расправятся. Советы хороши, когда для них ты хорош, а чуть не по ним, сомнут тут же. А что тебе надо, Йугуш? Мне Алтай нужен. «Алтай — для алтайцев!» — вот мой лозунг. Нужна власть законного зайсана... А Советы — русская власть, пока живы Советы, будут русские. А за что же тогда хочешь свернуть черноволосую, такую же, как и у тебя, башку Байюрека? А что делать? Если не я его, то он меня... Но плохо он знает Йугуша! Меня голыми руками не взять. Если что, то уйду, съев половину его Советов. Половину села за собой уведу в яму. Эх, как бы еще разделаться с Суреном! С Байюреком заодно, собака. Его стоит порешить просто — застрелить, и все. А то настоящим коммунистом стал. Как бы его скоро не поставили председателем АИКа. Тогда будет трудно. А он знает одно дело...

Случилось это в девятнадцатом году. Йугуш служил в красных конных частях. Расположились в селе Алтайском. Вдруг приказ: «Двигаться вверх по Катуни». Йугуш от отряда решил отколоться и при первой возможности бежал. С ним — еще один парень по имени Чаканчак, тот тоже, не захотел в расцвете молодости лишиться своей черной головы. В том отряде среди бойцов была и молодая алтайка. Решительная, смелая, стреляла не хуже мужчин-охотников. Она-то и видела, как удрали Йугуш с Чаканчаком. Несколько раз поднимала винтовку, целясь то в одного, то в другого, но так я не выстрелила. Причина? Причина одна — тот парень Чаканчак был очень собой пригож. Прежде часто видел их Йугуш вместе. Надеялась, очевидно, встретиться когда-нибудь с ним. Но зря надеялась. Чаканчак стал телохранителем Тежулея, бандита, однажды подрался с пьяным есаулом из-за уздечки, и тот застрелял его... А девица та возьми и поведай все Сурену, хотя и взяла с него слово не рассказывать другим. Девушки тоже нет уже в живых, а Сурен нет-нет и намекнет Йугушу, что знает о том прискорбном случае, о недостойном его поведении, и как будто бы в шутку, а на самом деле, видимо, шутить не собирается. Другие, правда, не понимают этих намеков, для них Йугуш — заслуженный красный командир. Еще бы! В областном музее революции хранится наган Йугуша — сдал его он туда по просьбе товарищей, для наглядного воспитания подрастающего поколения.