– Спрячьте ваши зубки, Дженнифер, – коротко проговорил он. – Вы правы.
Она приняла победу с изящным поклоном – по правде сказать, гораздо более изящным, чем ожидал Ройс.
И тут он впервые увидел ее настоящую улыбку, и это зрелище потрясло его до глубины души. Улыбка возникала медленно – сначала озарила глаза, пока они определенно не засияли, потом тронула крупные губы, смягчила уголки рта, пока он не приоткрылся, позволив увидеть проблеск идеально белых зубов и пару ямочек на щеках.
Ройсу следовало бы усмехнуться в ответ, но он поймал неодобрительный взгляд Гэвина и понял, что ведет себя как галантный дурак с пленницей, больше того – с дочерью своего врага. А самое главное – с женщиной, разрушительная деятельность которой заставит его солдат трястись от холода нынешней студеной не по сезону ночью, не имея возможности согреться под одеялами. Он резко кивнул на груду лохмотьев:
– Идите спать. Завтра начнете чинить испорченные одеяла.
Улыбка исчезла с лица Дженни, и она сделала шаг назад.
– Я хочу повторить то, что сказал, – добавил он, больше сердясь на себя, чем на нее. – Пока не почините одеяла, будете спать без них.
Подбородок ее горделиво вздернулся, к чему он уже привык, она повернулась, направилась к шкурам, служившим ему постелью, а Ройс хмуро отметил, что ходит она с манящей грацией куртизанки, а никак не монахини.
Он потушил свечи. Дженни опустилась на шкуры, через несколько мгновений граф растянулся рядом, навалив на себя меха, чтобы согреться. Приятное тепло, подаренное вином, стало вдруг покидать ее, взбудораженное сознание безостановочно перебирало каждый час этого нескончаемого дня.
Уставившись в темноту, она оживила в памяти самую страшную сцену, ту, которую весь вечер пыталась забыть. Она увидела Тора во всем его совершенстве и великолепии, без устали мчащегося через лес, взбирающегося на гребни холмов, берущего с лету препятствие за препятствием, а потом лежащего мертвым.
Глаза ее наполнились слезами, она издала дрожащий вздох, за ним другой, пытаясь сдержаться, но скорбь по отважному животному не ослабевала.
Ройс, боявшийся заснуть прежде ее, услышал прерывистое дыхание, затем тихое подозрительное шмыганье. Она явно выжимала из себя слезы в надежде, что он смягчится и позволит залезть под шкуры. Он повернулся на бок, быстрым движением дотянулся до ее головы, повернул к себе лицом. Глаза блестели от непролитых слез.
– Вы что, замерзли до слез? – недоверчиво спросил он, пытаясь разглядеть ее при слабом мерцании головешек в небольшом очаге посреди палатки.
– Нет, – хрипло отвечала она.
– Тогда почему вы плачете? – растерянно допытывался он, не в силах понять, что же в конце концов сломило ее упрямую гордость и заставило плакать. – Потому, что я вас отшлепал?
– Нет, – с мукой в голосе прошептала она и взглянула ему в глаза. – Из-за вашего коня.
Признаться, такого ответа он меньше всего ожидал и сильнее всего жаждал. Каким-то образом мысль о том, что она жалеет бессмысленно погубленного коня, облегчила боль утраты.
– Это было прекраснейшее животное, которое я когда-либо видела, – глухо добавила она. – Если б я знала утром, когда уводила его, что веду его к смерти, осталась бы тут, пока… пока не нашла другой способ бежать.
Глядя в глаза графа, опушенные длиннейшими ресницами, Дженни заметила, как он вздрогнул и отдернул руку от ее лица.
– Просто чудо, что вы свалились, иначе погибли бы оба, – мрачно проговорил он.
Перевернувшись на бок, она зарылась лицом в шкуры и шепнула убитым голосом:
– Я не свалилась… Он меня сбросил. Мы целый день брали препятствия повыше того. Я знала, что мы с легкостью возьмем и это дерево, но он помешкал, без всякой причины отпрянул назад и стряхнул меня, прежде чем прыгнуть.
– Тор оставил потомство, Дженнифер, – грубовато-ласково сказал Ройс, – точное свое подобие. Один из них здесь, другого готовят и обучают в Клейморе. Я не совсем его потерял.
Пленница судорожно вздохнула и просто вымолвила во тьме:
– Спасибо.
Пронзительный ветер завывал в освещенной луной долине, хватал спящих воинов в холодные объятия, и к рассвету, немилосердно рано нарядившемуся, как на маскараде, в зимние одежды, они уже стучали зубами от холода. Ройс заворочался в палатке под теплыми шкурами, ощутив непривычное прикосновение к своей руке ледяных пальцев.
Он открыл один глаз и увидел Дженни, которая тряслась поверх шкур, сжавшись в комочек в попытках согреться. Честно говоря, Ройс был совсем не настолько погружен в сон, чтобы не соображать, что делает, и не забыл о своем запрете пользоваться теплыми одеялами, пока не возмещен ущерб, нанесенный его людям. Если совсем честно, то надо добавить, что он, устало глядя на ее дрожащее тело, помнил о своих верных бойцах, мерзнущих под открытым небом гораздо сильнее, чем в палатке. Поэтому нет и не может быть оправдания его следующему поступку: опершись на локоть, Ройс через Дженни протянул руку, схватил за краешек толстую кучу шкур, подтянул их и принялся ее укутывать, пока она не оказалась в теплом гнездышке.
Потом снова лег на спину и закрыл глаза, не испытывая угрызений совести. В конце концов его воинам не привыкать к трудностям и стихиям.
Она пошевелилась, зарываясь поглубже в меха, и вдруг коснулась ягодицами вытянутой ноги Ройса. Несмотря на меховую преграду, он мгновенно вспомнил о соблазнительных женских прелестях, лежащих у него прямо под носом. Ройс решительно прогнал воспоминания прочь. Она обладала странной особенностью быть в один и тот же момент невинной, неопытной девушкой и златовласой богиней, ребенком, способным легко подхлестнуть его злость, точно хворостинкой, и женщиной, способной исцелить боль, шепнув всего одно слово: «Простите». Но будь она ребенком или женщиной, он не осмелится к ней прикоснуться, ибо ему так или иначе придется ее отпустить либо отказаться от тщательно продуманных планов на будущее, которое должно наступить для него менее чем через месяц. Сдастся отец Дженнифер или нет, это, в сущности, не заботило Ройса. Через неделю, самое большее через две, он передаст ее либо отцу, если тот уступит на выгодных Генриху условиях, либо самому Генриху, если отец откажется. Теперь она собственность Генриха, а не Ройса, и ему не нужны осложнения, которые грянут со всех сторон, если он овладеет ею.
Граф Меррик с искаженным от гнева лицом расхаживал перед очагом в центре зала, выслушивая предложения двух своих сыновей и четверых мужчин клана, которых числил ближайшими друзьями.
– Ничего не поделаешь, – устало говорил Гаррик Кармайкл, – пока король Иаков не пришлет нам подмогу, которую вы попросили, сообщая ему, что девочки в руках Волка.