Читать интересную книгу Неизвестный солдат - Анатолий Рыбаков

— Не мешало бы, — заметил я.

— Юра, не заводись, — сказал Андрей, — Сереже и так уже попало.

— Я ничего особенного не говорю, — усмехнулся Юра, — просто высказываюсь по поводу происшедшего. Я Сереге сочувствую, готов его защищать, но между собой мы можем говорить откровенно. Не надо обижаться на Воронова: правда на его стороне.

На это я ответил:

— Воронова я понимаю до некоторой степени. Он руководитель, администратор, должен держать участок в руках, хотя в данном случае он и неправ. Меня удивляет другое: почему все против меня? Только Виктор Борисович заступился. Что я плохого сделал?

— Могу тебе объяснить, если хочешь, — с готовностью ответил Юра.

— Очень хочу.

— Пожалуйста, только не обижайся. Всем жалко солдата. Однако никто его не ищет, каждый занят своим делом, работой, жизнью. А вот ты ищешь, ездишь, хлопочешь. Выходит, ты добрый, гуманный, человечный. А мы — варвары! Нет, извини, друг, мы не варвары! Мы — работники! Вот мы кто — работники! А тот, кто не умеет работать и не хочет работать, вот на таких штуках и высовывается. Работу показать не можем, так хоть могилками возьмем.

Я впервые в жизни стал заикаться…

— А-а, т-ты, пп-п-подлец!

Юра встал, подошел ко мне:

— Что ты сказал? Повтори!

Я тоже встал.

Мы стояли друг против друга.

Андрей отстранил книгу и с интересом смотрел на нас.

— Повторить? — переспросил я.

— Вот именно, повтори, — угрожающе попросил Юра.

Юра кое-что знал обо мне, но не все. Например, что мой лучший друг Костя — боксер. И кое-чему меня научил.

Теперь Юра узнал это.

Андрей деловито спросил:

— Какой разряд имеем?

Я опустился на койку, руки у меня дрожали. Впервые в жизни я по-настоящему ударил человека.

27

— Слыхали, дом продаете? — спросил покупатель.

Антонина Васильевна улыбнулась, подняла палец к уху, показала, что плохо слышит.

Соседка, Елизавета Филатовна, громко объяснила:

— Насчет дома спрашивают — как, продаешь?

— Продаю, продаю, — кивнула головой Антонина Васильевна.

— Переселяетесь?

— Уезжаю.

Покупатель оценивающим взглядом осмотрел избу.

— Далеко?

— В самую Россию, город Корюков, слыхали?

— Нет, однако, не слыхал.

Покупатель обошел дом, заглянул в спальню, потрогал стены:

— Дом-то кому принадлежит?

Антонина Васильевна недоуменно посмотрела на него:

— Кому… Мой он, дом-то.

— Они спрашивают, на кого дом записан, — объяснила соседка, — беспокоятся: купят, а потом наследники или еще кто объявится.

— Нету у меня наследников, — ответила Антонина Васильевна, — я в войну и мужа и сына потеряла. Одинокая я. Вот к сыну еду. Пропал безвестно в войну, а теперь нашлась его могилка. К ней и еду.

— Далеко ехать-то, — заметил покупатель.

— Далеко, — согласилась Антонина Васильевна, — я-то ведь дальше околицы не ездила. И не ехать нельзя. Сколько лет ждала: не мог он безвестно пропасть. Теперь хоть поживу возле его могилки.

— Поживи, Васильевна, да возвращайся, — сочувственно сказала соседка, — как ее начинать, жизнь, на новом месте?

Покупатель кинул на нее недовольный взгляд:

— Это уж, как говорится, хозяйское дело: где жизнь начинать, где ее, как говорится, кончать.

— Сколько мне жить-то осталось, — вздохнула Антонина Васильевна, — вот и поживу возле сыночка своего дорогого.

Соседка растроганно смотрела на нее.

— Поветшала изба-то, — сказал покупатель, оглядывая стены, — не содержалась. Дом-то, он мужской руки требует.

— Это верно, — согласилась Антонина Васильевна, — не было мужчины в доме, чего не было, того не было.

— Ему бы ремонтик, тогда и цену подходящую можно бы назвать, — сказал покупатель.

— На ремонт деньги нужны, — возразила Антонина Васильевна, — а где их взять?

— Вам, как матери героя, колхоз должен помочь, сельсовет, — наставительно проговорил покупатель.

— Ей уж предлагали, — вмешалась соседка, — отказалась.

— Зря отказалась, — заметил покупатель.

— Нет уж, — возразила Антонина Васильевна, — какой есть, такой покупайте. Я за дом деньги беру, не за сына. Сыну моему цепы нет.

28

Сеновал был низкий, только в самой середине его, под коньком пологой крыши, можно было стоять на четвереньках. Задний торец был забит косо срезанными дощечками. Все добротное, крепкое, нигде ни щели; сено свежее, недавно убранное, хорошо высушенное, пахнущее осенью и сухим тополиным листом.

Через неприкрытые ворота были видны двор и кусок улицы. По ней проносились легковые машины, останавливались у домов, из чего Бокарев заключил, что на улице разместится штаб. Тогда жителей повыгоняют, а дома и строения прочешут.

Предположения его оправдались.

Появились квартирьеры, и вскоре из дома вышла хозяйка с дочкой — несли узел и корзину.

— Давай, матка, шнель! — торопил их квартирьер.

По улице шли женщины, старики, дети, тащили вещи на себе, везли на тележках, на колясках. Жителей выселяли.

Квартирьеры вошли во двор, осмотрели, открыли сарай, дали автоматную очередь и ушли, оставив ворота открытыми.

— Будто ногу задело, — прошептал Краюшкин.

— Ну и неловок ты, отец, — пробормотал Бокарев.

— Немец ловок, — морщась, ответил Краюшкин.

Бокарев стащил с Краюшкина сапог, осмотрел рану:

— Кость цела.

— Капельное дело, — согласился Краюшкин.

Пакет они израсходовали на Вакулина. От кальсон Краюшкина Бокарев оторвал кусок, перевязал рану, сделал жгут, перетянул повыше колена. Тряпка набухла кровью.

— Лежи, не двигайся, ночью уйдем.

Бокарев подполз к краю сеновала, чуть разгреб сено, вгляделся в улицу.

Легковые машины останавливались у домов; денщики таскали чемоданы, готовили жилье для офицеров, связисты тянули шнур — в школе разместился штаб.

Во двор въехал «оппель-капитан»; в дом прошел офицер; следом за ним шофер потащил чемоданы.

Потом шофер вернулся, поставил машину ближе к сараю, передом на выезд, и опять ушел в дом.

— Машину угнать… — прошептал Бокарев.

— Можно бы, — согласился Краюшкин.

— Ночью посмотрим, — сказал Бокарев.

— Стукнешь дверцей — они и услышат: днем посмотри, как обедать уйдут.

Бокарев не любил советов, но совет был правильный.

День тянулся томительно долго, но Бокарев не уходил со своего поста, высматривал улицу зорким глазом. Офицер ушел в штаб. Шофер, пожилой, сухопарый немец с мрачным лицом, то выходил во двор, то возвращался в дом; вынес матрац, перину, повесил их на веревки — приводил в порядок жилье. Аккуратно устраиваются.

Наконец денщик вышел из дома с судками, отправился в кухню за обедом.

Бокарев спустился с сеновала, заглянул в машину — в щитке торчал ключ зажигания.

Потом он подошел к забору, нашел щель между досками, но через нее ничего не было видно; он пошевелил доску — она не тронулась с места.

Он подошел к калитке, постоял, прислушался, тихонько открыл ее, стал сбоку, посмотрел на улицу. В конце ее уже был шлагбаум, возле него стоял часовой.

Он зашел с другой стороны калитки — на другом конце улицы тоже шлагбаум. У школы и у домов стояли легковые машины.

Бокарев прикрыл калитку, вернулся на сеновал.

— Не получится с машиной: шлагбаумы по обе стороны. — Он кивнул на ногу Краюшкина. — Дойдешь? Нам только до леса добраться.

— Не знаю, однако, — неуверенно ответил Краюшкин. — Может, тебе лучше одному уйти?

— В плен захотелось?!

— Зря говоришь, — возразил Краюшкин. — С этой ногой я буду тебе в тягость. Пережду. Долго ли они здесь будут?

— Не могу я тебя оставить, отвечаю за тебя! И так всех людей растерял.

— Ты молодой, здоровый, — сказал Краюшкин, — тебе есть надо, а у нас полбуханки, надолго ли хватит?

Бокарев швырнул ему хлеб:

— На, жри!

— Непонятливый ты, я не о себе, я о тебе.

— За меня не думай, — оборвал его Бокарев. — Я за тебя обязан думать. Вместе уйдем.

— Вместе так вместе, — согласился Краюшкин, но, как понял Бокарев, для формы согласился.

Краюшкин кивнул на улицу.

— Лошадей не видать?

— Зачем тебе лошади?

— За сеном сюда полезут.

— Нет там лошадей. Танковая часть.

— Тогда порядок, — удовлетворенно сказал Краюшкин.

Вернулся шофер с судками, потом явился и офицер; пробыл дома с час, пообедал и снова ушел в штаб.

Шофер вышел во двор с помойным ведром, открыл крышку мусорного ящика, опорожнил ведро, потом с двумя чистыми ведрами отправился на улицу к колонке. Аккуратный, видно, немец, хозяйственный. Отнес чистую воду в дом, опять вернулся, ополоснул помойное ведро и тоже отнес его в дом.

А день тянулся и тянулся, не было, казалось, ему конца.

Они съели по кусочку хлеба.

— Ночью воду достанем, — сказал Бокарев.

— Ночью лежать надо и не двигаться, — возразил Краюшкин.

— Не учи! — коротко ответил Бокарев.