многие серьезные проступки. По их мнению, линия Зигфрида строится в большой спешке, нет укреплений в районах Ахена и Саарбрюккена, а это облегчает возможность ее прорыва. Далее в записке говорилось, что для доведения армии до штатов военного времени не хватает 48 тыс. офицеров и 100 тыс. унтер-офицеров, поэтому в случае мобилизации 18 дивизий окажутся без младшего командного состава. Кроме того, Германии необходимо держать войска прикрытия на границах с Польшей и Францией, на побережье Балтийского и Северного морей, а также не менее 250 тыс. солдат в Австрии, чтобы предотвратить антинацистские восстания в случае наступления там чехословаков. В отношении чехословацкой армии немецкие генералы повторили вывод, сделанный еще весной, что даже без союзников она могла бы продержаться три месяца. Но, утверждали они, если военные действия начнутся, Чехословакия не останется одинока[185].
Все эти предупреждения имели под собой достаточно веские основания. Не случайно Гитлер впоследствии говорил: «Когда после Мюнхена мы смогли исследовать военную мощь Чехословакии изнутри, то, что мы увидели, сильно нас потрясло: мы подвергали себя большой опасности. Чешские генералы подготовили серьезный план»[186]. «Общее удивление вызвали чешские пограничные укрепления, — вспоминал бывший министр вооружения Третьего рейха А. Шпеер. — При пробных выстрелах, к удивлению специалистов, выявилось, что оружие, которое должно было быть против них использовано, оказалось неэффективным. Бункеры были поражающе мощными, исключительно умело размещены, глубоко эшелонированы при великолепном использовании характера местности. Их захват при решительной обороне стоил бы нам много крови»[187].
В 1946 году на Нюрнбергском процессе бывший начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта генерал-фельдмаршал В. Кейтель заявил: «Я уверен в одном: если бы политическая обстановка не была благоприятной после Бад-Годесберга и Мюнхена, мы никогда бы не проникли в Чехословакию. Я твердо убежден в том, что, если бы Даладье и Чемберлен заявили в Мюнхене: «Мы выступим», — мы ни в коем случае не предприняли бы военных мер. Мы не могли этого сделать. Мы не имели средств для прорыва Богемской линии Мажино. У нас не было войск на западе»[188].
Действительно, стянув крупные силы к границам Чехословакии, германское командование оставило на западе и юге страны лишь тонкую завесу из 12 дивизий. По ту сторону франко-германской границы было сосредоточено 40 французских дивизий, которые, если бы Франция была верной своим обязательствам, могли нанести серьезное поражение вермахту. Но этого не произошло. Готовность помочь Чехословакии выражал один СССР. В дни чехословацкого кризиса в западных приграничных округах Советского Союза в боевую готовность были приведены танковый корпус, 30 стрелковых и 10 кавалерийских дивизий, 7 танковых, мотострелковая и 12 авиационных бригад, 7 укрепленных районов, а в системе противовоздушной обороны — 2 корпуса, дивизия, 2 бригады, 16 полков, 4 зенитные артиллерийские бригады и 15 зенитных артиллерийских полков, части боевого тылового обеспечения[189].
Для переброски в Чехословакию было подготовлено 548 самолетов, из них 246 бомбардировщиков «СБ» и 302 истребителя «И-16»[190]. Но просьбы о помощи со стороны правительства Чехословакии так и не последовало.
Может быть, боевые возможности Красной Армии были весьма невысокими? Такая мысль на Западе неоднократно высказывалась на том основании, что сталинские репрессии, «обезглавив» армию, снизили ее боеспособность. Так, французский генеральный штаб сомневался в ее наступательных способностях, считая, как и раньше, что она подготовлена лишь к оборонительной войне[191]. Что касается Англии, то, оценивая боеспособность Красной Армии после волны репрессий, британский военный атташе в Москве полковник Р. Файэрбрейс писал 18 апреля 1938 года: «В целом, таким образом, Красная Армия испытала сильный удар и не может рассматриваться как способная предпринять наступательную войну». Но, касаясь ее оборонительных возможностей, он туг же добавляет: «Я по-прежнему считаю, что Красная Армия явится внушительным противником»[192]. В донесениях военных атташе Чехословакии, США и, что особенно важно, Германии возможности Красной Армии оценивались, как правило, высоко. Так, военный атташе США в Москве полковник Ф. Феймонвиль в сентябре 1938 года докладывал в Вашингтон о готовности советского военного командования выполнить свои обязательства перед Чехословакией. Кроме того, он отмечал, что военная промышленность русских способна «в случае войны дать Вооруженным силам Советского Союза все необходимое»[193].
В самом деле Красная Армия была оснащена и организована не хуже других армий того времени, и в случае необходимости она, видимо, оказала бы Чехословакии немалую помощь, тем более что и вермахт в 1938 году, как утверждали немецкие генералы, не был еще достаточно подготовлен к войне.
Но существовал и другой фактор, который весьма ограничивал возможности советской помощи. Военные приготовления СССР не могли принести реальной пользы, поскольку он не имел общих границ с ЧСР, а на пропуск советских войск требовалось согласие правительств Польши и Румынии. Это обстоятельство значительно затрудняло оказание практической помощи союзной Чехословакии, но не являлось непреодолимым препятствием, по мнению главы румынского МИДа Комена.
Черчилль, оценивая возможности советской помощи Чехословакии, писал: «… согласие Румынии, а также в меньшей степени Венгрии на пропуск русских войск было, конечно, необходимо. Такого согласия вполне можно было бы добиться, по крайней мере от Румынии, как указывал мне Майский, с помощью нажима и гарантий великого союза под эгидой Лиги Наций. Из России в Чехословакию через Карпаты вели две железные дороги: северная — от Черновиц через Буковину и южная — по венгерской территории, через Дебрецен. Одни эти железные дороги… вполне могли бы обеспечить снабжение русской армии в 30 дивизий»[194].
Такое соглашение в период мюнхенского кризиса и было достигнуто 9—13 сентября в результате переговоров Литвинова с Коменом. Румыния дала согласие на пропуск советских войск через свою территорию с 24–25 сентября, но с ограничениями: в течение шести дней разрешалось пропустить 100-тысячную армию. Существовавшая в то время транспортная сеть в Румынии и ее состояние делали пропуск такого количества войск в столь ограниченные сроки весьма трудноразрешимой задачей[195]. Но все-таки возможность оказания помощи при определенных обстоятельствах имелась.
Предотвратить катастрофу Чехословакии можно было бы при условии сплоченности антифашистских государств. Для этого западным державам следовало только поддержать советскую идею коллективной безопасности. Именно этого-то больше всего и не хотели правящие круги Англии и Франции. Вспоминая дни Мюнхена, Даладье говорил в 1963 году, что «идеологические соображения часто заслоняли стратегические императивы»[196].
Англо-французские «миротворцы» изображали Мюнхенское соглашение как «шаг в направлении обеспечения мира». «Друзья мои, — воскликнул Чемберлен по возвращении в Лондон, обращаясь к толпе, заполнившей улицу перед его резиденцией, — сюда, на Даунинг-стрит, из Германии прибывает почетный мир. Я верю, что мы будем жить в мире»[197].
На самом