молодняка карибу шли на нижнее бельё и носки, а кожа с их передних ног хорошо подходила для верха сапог и ладоней варежек, поскольку была износостойкая. Капюшон парки обычно подшивали мехом волка или росомахи: на нём не задерживался иней, который образовывался от дыхания. Мягкие тапочки, на которые надевались сапоги, иногда изготавливали из кожи птиц. В дождь пользовались одеждой, сделанной из тюленьих внутренностей. Сапоги из меха белых медведей позволяли охотникам бесшумно передвигаться по снегу и нападать на новых белых медведей. В холодное время тетиву луков смазывали жиром карибу из ножных суставов: этот жир твердел при низких температурах, потому что располагался далеко от основного тела карибу. За долгие века инуиты научились пускать в ход все части животных, какие можно вообразить.
Первую значительную партию мяса Фройхен и Расмуссен добыли благодаря одному местному, который заметил на противоположной стороне фьорда стаю моржей. Началась охота: инуиты пересекли фьорд на каяках, а датчане следовали за ними на лодке под парусом. Охотиться на моржей было опасным делом: взрослый самец весил порой 680 килограммов, а саблеобразные бивни животных протыкали каяк, словно бумагу. В ближнем бою моржи – чрезвычайно подвижные и опасные противники. Большинство моржей питается донными животными, такими как крабы и моллюски, но в редких случаях они охотятся и на тюленей, чаще всего это делают одинокие самцы. Они атакуют и маленькие лодки: бросаются на них с большой плоской льдины, уходят под воду и неожиданно выныривают с фонтаном брызг.
Надо было соблюдать осторожность. Лодки медленно и бесшумно приближались к стае моржей, и дыхание охотников повисло над их головами плотным облаком. Наконец они подплыли к моржам, и в напуганных животных полетели гарпуны, поднялось страшное волнение. К гарпунам были прикреплены надутые мешки, и моржи не могли спастись бегством, уйдя под воду. Отрезав им путь к отступлению, охотники прикончили моржей копьями. Потом туши вытащили на берег и изрубили в крупные куски. Рядом с горой мяса сложили моржовые бивни, словно охапку диковинного хвороста. Бивни пойдут на разные полезные инструменты: застёжки для собачьих упряжек, лисьи силки и натяжные устройства для палаток. Покончив с разделкой туш, лучшие куски мяса отдали тем, кто первым попал в моржа гарпуном, следующим достались куски похуже.
Первого моржа убил Фройхен – правда, из винтовки, а не гарпуном, как остальные, но первый приз всё равно отдали ему. Получив внушительную гору мяса, он учтиво раскланивался со всеми. Впрочем, благодарности вскоре пришлось прервать, потому что инуиты принялись смеяться над Фройхеном. Оказалось, он опять сел в лужу. «Не надо нас так благодарить за мясо, – объяснил ему охотник по имени Соркак. – Оно твоё по праву. На нашей земле никто не хочет ни от кого зависеть. Никто никому не дарит подарки, и никто не принимает их, потому что подарки – это значит зависимость. Подарки – для рабов, так же как плеть – для собак!» Фройхену пришлось выучить и этот урок.
Торговый пост начал свою работу, и вскоре Фройхен стал замечать, что инуиты часто не согласны с его расценками. Его смущало, что инуиты зачастую настаивали на более высокой цене, чем та, что он просил. Фройхен устал возражать: он объяснял, что не хочет их обманывать, но те уверяли его, что отлично знают, что делают. Просто инуиты иначе понимали стоимость вещей.
«Цену определяет то, насколько человек нуждается в той или иной вещи», – объясняет Фройхен в своём дневнике. В пример он любил приводить историю про охотника по имени Паниппак, который пришёл на пост с желанием купить охотничий нож. Фройхен подал ему нож через прилавок, и в обмен Паниппак протянул ему пять шкур, которые в Европе стоили целое состояние. «Ты ошибся, – вежливо обратился к охотнику Фройхен. – Нож даже одного песца не стоит». Но Паниппак настаивал: «Прости, но ты ведь не знаешь, что я целый год хожу без ножа: мне его ужасно не хватает. Поэтому я даю тебе так много шкур. В самой вещи может быть мало ценности, но она нужна мне: я плачу за то, что мне нужно».
В Европе и Америке цены устанавливал продавец, но в Северной Гренландии это делал покупатель, ориентируясь на свои нужды. Чем выше нужда, тем больше покупатель платил, даже если продавец не просил многого. Поначалу Фройхену такая система не нравилась: они с Расмуссеном хотели, чтобы их торговля была честной, – но инуиты, платя больше необходимого, не считали себя обманутыми. Они даже иногда шутили, что это Фройхен и Расмуссен несут убытки, потому что отдают им редкие предметы, промышленные товары, которые нужно было везти издалека, а взамен просят предметы, которые на Севере любой добудет простой охотой. Многие инуиты полагали, что в своё время «обсчитали» Роберта Пири, который между тем сделал на их пушнине целое состояние.
Инуиты порой удивлялись западному представлению о торговле не меньше, чем те представлениям инуитов. Например, когда инуиты впервые увидели западную валюту с изображениями президентов, премьер-министров и монархов, они назвали её kiinaujaq – «похожее на лицо». Зачем нужна эта бумажная валюта, им стало ясно далеко не сразу: ею ведь не порежешь мясо и не подстрелишь зверя, с ней ничего нельзя делать, разве что любоваться.
Фройхен и Расмуссен бросили попытки переубедить инуитов: в конце концов, такая система была на руку и им, и их инвесторам. Друзья не считали свой торговый пост благотворительным учреждением и не стали бы отказываться от выгодных сделок. Однажды охотник принёс им некачественную кожу, и тогда Расмуссен прибил её гвоздём к стене: пусть охотнику будет стыдно, а другие не пытаются провернуть что-то подобное. Это был лучший способ донести неудовольствие, чем вслух бранить охотника: такого унижения ни один уважающий себя инуит не стерпит.
Весть о торговом посте быстро разнеслась по округе, однако Фройхен и Расмуссен решили, что им не помешает ещё больше рекламы: «пусть эскимосы знают, что песца можно очень выгодно обменять именно у нас». В качестве маркетингового хода друзья задумали переименовать Уманак, хотя местным и старое название нравилось. Расмуссен хотел было назвать землю в свою честь, но потом спохватился: уж очень это претенциозно звучало. Да и потом, путешественники вечно дают местам новые названия в честь себя или в честь своих инвесторов. Датчане же мнили себя не такими, как другие путешественники. Они решили назвать землю «Туле» – название это происходило от древнего изречения ultima Thule, которое иногда переводят как «севернее всего и вся». Слово это было латинское, не гренландское, но уж очень друзей манила его символичность. В классической литературе