Читать интересную книгу Рассказ о самых стойких - Аркадий Локерман

Так началась погоня за «телом», которое от синей окиси иридия отличалось сапфировым оттенком, а в соединении с аммиаком, как выяснилось позднее, обладало вкусом «еще более едким, чем у едкого калия».

Задачу несколько облегчило лишь то, что Клаус имел возможность (и терпение) многократно повторять опыты. 15 фунтов остатков было сплавлено с селитрой и при дальнейшей обработке получено 150 литров раствора, содержащего иридий и неизвестное тело. При смешивании с сильно насыщенным раствором поташа образовался белый осадок.

«Это тело имело все свойства описанной Озанном окиси рутения, — отметил Клаус. — Нерастворимая часть состояла из кремнезема, содержащего титановую кислоту и, вероятно, цирконовую землю».

Таким образом, Клаус подтвердил правильность вывода, к которому пришел Озанн при проверке своих опытов: нерастворимый осадок нового элемента не содержал «и, следовательно, должен быть исключен из ряда простых тел». Но Клаус заметил еще и то, мимо чего прошел Озанн. Тщательно изучая раствор, полученный при обработке белого порошка соляной кислоты, он получил вещество, которое, «будучи сварено с азотной кислотой, давало померанцево-желтый раствор, окрашиваемый сероводородом в синий цвет».

Так не вело себя никакое известное вещество! При дальнейших долгих опытах были получены «кусочки серовато-белого цвета с металлическим блеском, похоже, во более темные, чем иридий».

Клаус назвал этот металл рутением «в честь нашего отечества» (по латыни Rutenia-это Россия), а также и в уважении усилий Озанна, который был близок к цели.

«Более целого года трудился я, но наконец открыл легкий и верный способ добывания нового металла рутения на изучение его свойств и соединений».

В сентябре 1844 года Клаус послал образцы соли рутения и описание нового элемента в Стокгольм Берцелиусу и в Петербург академику Гессу.

Приговор Берцелиуса был суров и решителен: ваш образец — нечистая соль иридия.

Клаус сразу же и столь же решительно ответил, что при всем уважении к г. Берцелиусу он не может с ним согласиться.

Ответ еще не успел дойти до Стокгольма, как Клаус получил от Берцелиуса новое письмо, написанное через 8 дней после первого. В нем Берцелиус взял назад свое заключение, признал, что присланный ему образец соль неизвестного металла. Он объяснил причину своей ошибки тем, что, проводя параллельно анализ соли, полученной от Клауса, и своей двойной соли хлоридов иридия, не нашел между ними разницы. Она выявилась лишь через неделю, когда из раствора соли Клауса выпал черный осадок.

25 октября 1844 года на заседании Академии наук в Петербурге было торжественно объявлено об открытии нового элемента, 57-го по общему счету и первого в нашей стране.

Весь мир облетело сообщение о «русском члене платинового семейства». К этому времени уже было получено 6 граммов рутения.

Берцелиус в ответ на присланные ему дополнительные препараты и сведения писал Клаусу: «Примите мои искренние поздравления с превосходными открытиями и изящной их обработкой; благодаря им Ваше имя будет неизгладимо начертано в истории химии. В наше время очень принято, если кому-либо удается сделать настоящее открытие, вести себя так, как будто вовсе не нужно упоминать о прежних работах и указаниях по тому же вопросу в надежде, что ему не придется делить честь открытия с каким-либо предшественником. Это плохое обыкновение, и тем более плохое, что преследуемая им цель все же через некоторое время ускользает. Вы же поступили совсем иначе. Вы упомянули о заслугах Озанна и выдвинули их, причем даже сохранили предложенное им название. Это такой благородный и честный поступок, что Вы навсегда вызвали во мне самое искреннее глубокое почтение и сердечную симпатию, и я не сомневаюсь, что у всех друзей доброго и справедливого это встретит такой же отклик».

За рубежом, как отметил Клаус, его открытие, «сделанное где-то на границе Европы и Азии, рассматривалось химиками с большим недоверием», тем более что автор «имел смелость исправить некоторые факты великого Берцелиуса относительно свойства иридия и родия, которые уже считались не подлежащими проверке».

Преодолеть недоверие помог сам Берцелиус. Он опубликовал в Известиях Шведской академии наук выдержки из статей Клауса, с комментариями, подтверждающими правоту химика из далекой России.

Контрастом этому явилось выступление Г. Озанна («Горный журнал», № 3, 1845) «против присвояемого г-ном Клаусом открытия рутения». Косвенно его возвращение к этой теме «после 17 лет молчания» имело положительные последствия, побудив Клауса опубликовать в том же журнале (№ 7, 1845) статью «О рутене», в которой дана четкая характеристика нового элемента, показывающая, что он «не имеет ничего общего ни с полием, ни с рутением г-на Озанна». Лишь после этого Озанн окончательно отказался от своих претензий.

Все эти события не оторвали Клауса от продолжения исследований. Получив в подарок платиновую руду из Южной Америки, он обнаружил в ней рутений, доказал, что этот элемент не составляет специфической особенности уральской руды и оставался незамеченным всеми, кто изучал американские платиновые месторождения. Там, как и на Урале, «собственных» минералов рутения не нашли. Удалось установить, что рутений входит в состав некоторых минералов осмия и иридия (его в рутениевом невьянските и в рутениевом сысерските до 15 процентов).

Демидовская премия Академии наук за 1845 год была единогласно присуждена Клаусу, а проделанная им работа охарактеризована как научный подвиг. И это было действительно так!

Новый элемент обладал странными свойствами, оказался двуликим. Полученный электролитически, он по цвету и блеску сходен с серебром, а выделенный из соединений, по внешнему виду напоминает платину. Задала загадку и плотность рутения, у всех других она постоянна и не зависит от способа получения. Рутений не подчинился этому правилу: при плавке получали металл с плотностью более 12 г/см3, а при восстановлении из солей она снижалась до 8 г/см3.

Пополнение семейства платиноидов таким элементом расширяло перспективы использования руды. Добыча ее на Урале шла полным ходом. Белые червонцы стали привычными. Словом, все сулило процветание, И вдруг…

ГЛУПОСТЬ ИЛИ ПРЕСТУПЛЕНИЕ?

Успехи, достигнутые в разработке недр Урала и Сибири, а также другие меры, принятые для оздоровления экономики страны, постепенно улучшили финансовое положение, и в 1841 году наконец-то покончили с двойным счетом: ассигнации были изъяты из обращения, казна выкупила их, заплатив по 25 копеек за рубль.

Во всем этом свою роль сыграли и платиновые монеты. Обходились они казне гораздо дешевле установленной цены. Данные о их стоимости сохранились и показывают, что труд рабочих составлял при переработке сырой платины и чеканке монет лишь 5 процентов от всех затрат. Зато очень велик был груз содержания «вышестоящих начальников». Например, за растворение в царской водке 1 пуда сырой платины рабочим платили 14 рублей (по 60 копеек каждому в день), а «вознаграждение надзирающим чиновникам» составляло 81 рубль! Примерно такое же соотношение сохранилось и на других операциях.

Плата рабочим на Урале была еще ниже, чем в столице.

Гумбольдт во время поездки по Уралу записал, что свободный работник обходится в половину рубля ассигнациями, а заводской крепостной в 20–28 копеек в день. И все же доходы владельцев приисков были относительно невелики в основном из-за высокой горной подати и удержаний «на потери металла при переделе», составляющих до 30 процентов стоимости руды.

Главные поставщики платины Демидовы и Шуваловы с этим смириться не хотели и в 1843 году предприняли попытку защитить свои интересы. Здесь надо отметить, что в это время в России уже находился представитель английской фирмы «Джонсон, Маттей и K°».

Возглавил кампанию князь Волконский, один из опекунов «малолетнего Демидова». В высоких инстанциях он доказывал, что выгоднее не затрачивать средств на передел, а продавать за границу сырую платину, что ее аффинаж обходится там значительно дешевле и потому в Париже и Лондоне чистый металл продается на 10 процентов дешевле, чем стоят монеты равного веса.

В это же время распространился слух, будто бы где-то за границей, используя разницу в ценах, делают фальшивые монеты и завозят их в Россию! Это, конечно, вызвало переполох. От министра финансов потребовали объяснений. Канкрин высказывался осторожно о необходимости продолжить выяснение указанных обстоятельств, но чеканку монет не только не прекратил, а даже усилил. Если в предшествующие 10 лет чеканка находилась в пределах 60-100 тысяч монет в год, то в 1843 году она составила 172 тысячи; рекордный уровень был достигнут в следующем году, когда казначейство приняло «счетом и весом» 214 512 монет на общую сумму 643 584 рубля.