Читать интересную книгу Мы погибнем вчера - Ивакин Геннадьевич

Валера махнул рукой.

– Вот-то то же… – поднял палец дед – Давайте-ка оружием займемся. Почистить надо бы.

А железного барахла они и впрямь притащили немало.

До самого утра шагали – кто с двумя винтовками, кто с двумя автоматами. Дед тот вообще тащил тонькин пулемет – как ни странно "Дегтярев" – и два вещмешка. Один сзади – набитый гранатами, второй на груди – с пулеметными дисками, масленками, ремнаборами и прочими мужскими радостями. Включая три фляжки со шнапсом. Одну, правда под утро уже выпили. Когда на место пришли. Шнапс оказался, как ни странно, не очень крепким и сладким, отдающим черешней. Кирьян Василич, обозвал его киршвассером и уложил всех спать, а сам остался на карауле, как он выразился. И разбудил только днем, когда зайца приволок.

И принялись они чистить.

– Оружие оно что баба! – философствовал дед. – Не погладишь – обидится. Трехлинейка она хоть и не капризная, но ласку любит. Чистить не будешь – внутри заржавеет. Пульнет, конечно, но разброс выстрела увеличится. Баба такая же. Делать все будет, но все назло и мимо. Да еще и механизмом застучит. Потому чего делать надо? Берем ершик, керосином мочим и туда-сюда, туда-сюда. Рита, видишь будто личинка у затвора? У личинки чашечка такая. Ее обязательно протри. Там из капсюля порох прорывается и газами забивает. Дерево старайся не трогать. Хрупчеет оно от керосину. А так мосинка – баба верная. Рассказывали мне про то как приемку у них делали. Сто винтовок разбирались, значицца до винтика. Детали все в кучу смешают, а потом оружие снова собирают. При контрольном отстреле на сотню сажень разброс каждой винтовки не должен был превышать уставного уровня. Иначе всю партию в несколько тысяч штук бракуют. Во как!

– А вот и мы! – перебил его Андрюшка Ежов. За спиной его стоял хмурый, даже на вид голодный Костик Дорофеев.

– Ну и хорошо. Не спал, Константин?

– Ни как нет, – отрезал тот. – И ничего подозрительного не было. Тихо.

– И вороны не гайкали?

– Даже сороки не трескотали.

– Добро. Садись кушай. А боец Ежов будет пулемет чистить.

– Я же не умею! – растерялся Еж.

– Ак ты ж вроде не в "медали за гонор", прости Господи, ну или в чего там играл-то… А на войне. А на войне чего главное?

– Чего?

– Чтобы тебя твое оружие спасло. А чтобы спасло – надо за ним ухаживать. Потому учись. И не балуй. Автомат положи!

– Да я просто глянуть хотел… – заоправдывался Ёж.

– Пулемет бери. Автоматы я сам погляжу. А ты, товарищ Дорофеев, как покушаешь – подь сюды. Задание тебе дам. Ответственное.

Костя молча кивнул, обгрызая заячьи косточки.

– Пойдешь в село. Но сиди, вначале, на околице. Сиди и смотри. Чего, кто и как. Ежели германцы есть – тикай обратно. Стрелять не вздумай. Ежели нету – посмотри – ушли ли бабы. Посмотришь – уходи обратно, опять же. Твое дело разведка. И больше ничего.

– Кирьян Василич, а у меня эта хрень лишней оказалась!

– Пружина это. Возвратно-боевая. А ты дурень. Причем безвозвратно дурень.

Костя доел свой обед, встал и сказал:

– Ну, я пошел, что ли?

– Иди. И к темноте возвращайся.

Он коротко кивнул и исчез в деревьях…

…Что такое двадцать километров для молодого, шестнадцатилетнего паренька, когда он налегке. Не считая, конечно, трехлинейки на плече да пары колотушек за поясом? И при условии, что в селе, где вчера ночью ты знатно пострелял, тебя ждет твоя любовь, Катька Логинова? Красивая…

Да ничего это расстояние не значит.

Поэтому он даже не запыхался, когда шел по селу. Кирьян старый, а потому трусоватый. Чего высиживать-то в кустах? Видно же сразу – немцев нет. Тишина… Бабы, наверно, дома сидят, глаза не кажут. Дымок вон из некоторых труб идет…

Может быть, дед-то и впрямь трусоват? Зачем бабам из села уходить? Ну пришли партизаны, постреляли. Бабы-то тут причем? Ничего им немцы не сделают.

– Катька! – постучал он в окно дома, – Катька, выходи!

Ответом была тишина.

Костя тогда поднялся на крыльцо. Постучал в дверь и, чуть погодя, толкнул дверь.

Никого. Тепло, чисто, пахнет супом. Костя сглотнул слюну. Шестнадцатилетний пацан, пусть и с бородой уже, всегда хочет есть.

Он вышел обратно во двор. Заскрипела калитка.

– Тьфу, лешак, напугал! – вскрикнула тетя Нина, едва не уронив таз с бельем.

– Теть Нин, а…

– Белье в пруду дополаскивает. Ты бы, вояка, на могилку бы к Ваське и Кузьке сходил сначала. Мы их на погосте похоронили.

– А немцев?

– А немцев за сельсоветом закопали.

– Теть Нин, а почему не ушли-то вы?

– Ну, кто и ушел, а кто и остался. Мы с Катькой завтра уйдем. Дел-то много. По хозяйству дел вона сколько. Две курицы осталось, куды их девать-то? Жалко оставлять…

– Теть Нин, я это…

– Да беги, беги. И Катьке скажи, чтобы домой уже шла. Вечерять пора. Ты тоже приходи, я суп сварила, да яишенку сделаю…

– Хорошо, теть Нин! Мы скоро!

Тетя Нина покачала головой, улыбнулась и скрылась в избе…

…– Окружение села завершено, господин гауптштурмфюрер! С северной стороны в него вошел партизан.

– Один?

– Один. Мы его пропустили. Отделение Лакстиньша прочесало лес в той стороне. Никого. Красный был один.

– Хорошо. Ждем еще пять минут. Оберштурмфюрер, приготовьте своих людей.

Эсесовец козырнул и исчез в придорожных кустах.

Гауптштурмфюрер Герберт Цукурс, командир второго батальона Латышской добровольческой бригады СС, закурил, облизнув губы…

– … Катька! – Костик Дорофеев сбегал по утоптанной тропинке к маленькому пруду.

– Ой! Костя! Ты куда пропал…

Парнишка не дал ей договорить. Налетел, обнял и стал целовать раскрасневшееся лицо. За что и получил мокрой тряпкой по лицу.

– С ума сошел? Люди же увидят!

Костя засмеялся, но чуть отошел.

– А тебе не все равно? Может быть, последний раз видимся! Я же в партизаны ушел!

– Чтоб у тебя чирей на языке вскочил! Дурак!

Она отвернулась. А буквально через мгновение обернулась и сама бросилась ему на шею.

– Дурак ты. Ваську с Кузькой похоронили ночью. Хочешь, чтобы и тебя тоже? Чтобы я вдовой невенчанной осталась? Хочешь, да? – и заревела.

– Ну, Кать, ну чего ты… – испуганно стал он гладить девчонку по мягким русым волосам. – Меня не убьют.

– Васька, наверное, так же думал…

– Да не реви ты! Скоро немцев погоним обратно!

– Ага… Погонщик нашелся… Помоги лучше! – он всхлипнула, оттолкнулась и отерла слезы.

Костя поднял тяжелый таз с бельем.

– К матери пойдешь? – спросила она парня, когда они поднимались от пруда.

– Нее… Дед велел сразу обратно возвращаться. А тут еще крюк делать, семь километров до моих.

– А чего тебе дед-то, вроде ты командир? – Катька лукаво прищурилась.

– Ну, я! – Костя приосанился, поправил винтовку на плече, едва не уронив при этом таз.

– Вот тогда повечеряешь, и жди меня на нашей опушке. Как мать уснет – я прибегу. Ой, что это?

По синему небу проплывала шипящая красная ракета…

Костя оглянулся.

Из леса густой цепью спокойно выходили эсесовцы.

– Костя, беги! – срывающимся голосом закричала Катька.

Он бросил таз с бельем и побежал по улице на противоположную сторону села.

Винтовка била его по спине.

Выскочив через огород на противоположную сторону, он снова увидел цепь.

– Nesaut. Nemt dzivs. – Услышал он незнакомую речь.

Он помчался обратно. За спиной был слышен смех.

Выскочив обратно на улицу, он наткнулся на трех солдат. Один прицелился было, но второй, положив руку на карабин, опустил ствол:

– Nesaut.

А третий поманил пальцем. На рукаве его была красно-бело-красная нашивка. И такая же на каске.

Костик дернулся от них, но в конце улицы увидел еще эсесовцев.

Он остановился и тут же упал в подсохшую грязь, сбитый ударом в спину.

Один из эсесовцев подошел и отшвырнул ногой винтовку. А другой больно ткнул карабином в затылок.

Костя видел перед собой только грязный носок сапога. Но слышал, как где-то закричали бабы.

Лежал он долго.

Враги о чем-то переговаривались на незнакомом языке. Явно не по-немецки. Смеялись, суки…

Внезапно где-то раздался глухой короткий взрыв. Бабы завизжали еще громче. Эсесовцы в ответ заорали тоже. Его конвоиры упали рядом, тот, кто его держал на прицеле, внезапно сказал по-русски, но с сильным акцентом, растягивая гласные и четко выделяя слоги:

– Не дергайся. Пристрелю.

Прошло несколько минут. Костя понял, что гады вошли в бывшее здание сельсовета и подорвались там на дедовом сюрпризе.

Он ухмыльнулся, за что немедленно получил по ребрам от поднявшегося эсесовца.

Внезапно Костю схватили за шкирку, подкинули и подопнули:

– Иди, давай. Большевик.

Его повели к площади. Той самой, где еще вчера они покрошили немецких жандармов и предателей-полицаев.