больше его собирать, сушить и топить им печь. Я пошла к нашему дому.
– Надо было сказать, что твой остров так далеко! – крикнул мне вслед Эльмар. – Нам придется тут заночевать! Мама с ума сойдет… Сама будешь с ней объясняться!
Я кивнула.
Дом был на месте, только дверь упала да ставни вырваны из петель, наверное, ветром. Я постояла на пороге. Потом зашла.
Уже опустились сумерки, и в доме было темно. Но мне и не нужен свет, чтобы вспомнить тут все. Я погладила печку. Поправила свои детские сапожки у порога. Села на свою кровать. Вспомнила, где старик хранил масло для бакенов, налила его в лампу и зажгла свет. Потом вспомнила слова Эльмара, пошла собирать плавник. Я разожгла печь и снова огляделась. В этот момент в дом зашел Эльмар и сказал:
– О, тут уютно.
– А где тулукт?
– Пошел исследовать остров. Не волнуйся, он придет, когда захочет.
Эльмар сел на кровать старика, а я вдруг поняла, что здесь кто-то был. Был совсем недавно. Книга, которой молился старик, пропала. Кто же мог приплыть сюда? Ралус? И только за книгой? Я оглядела полки с тетрадями, они все были на месте. Ладно, мне его книга и не нужна, самое главное я надеялась найти не в ней.
– Я буду читать всю ночь, а ты спи.
Эльмар кивнул и положил отсыревшее одеяло старика на печку, чтобы просушить, а я достала первую тетрадь.
Я с трудом разбирала, что там было написано. Многие слова были размыты и смазаны, а какие-то – густо зачеркнуты. Некоторые страницы размокли и спрессовались в один толстый лист, некоторые съела плесень.
Тетради были скучные. Погода, улов, повседневные дела двух стариков. Когда-то их было двое здесь – мой старик и его жена Йолари. Иногда случались выдающиеся события: «Йолари собрала три ведра ягод!» (и никто, кроме меня, не сможет понять, что это действительно событие), «молодая тюлениха запуталась в сетях, сильно поранилась. Долго лечил ее, дурочку, и она так привязалась ко мне, что теперь ни за что не хочет уплывать», «кончилось масло для ламп, надо будет плыть на Элишу, объяснять тамошнему наместнику, что без масла лампы на бакенах гореть не будут». Да, скучные, однообразные подробности, но это моя жизнь, мое детство, мой остров, и я читала тетрадь за тетрадью, узнавая того, кто был моим миром еще совсем недавно.
Я удивлялась, что старик в тетрадях, а значит, и в своей голове был совсем другим, не таким, каким был со мной. Он любил свою жену, хоть иногда и ворчал на нее, он жалел животных и птиц, подкармливал их, как мог, и всегда помогал им. И вообще получалось, что он был добрым и люто ненавидел только вандербутов – злобных людей с большой земли, которые совершали набеги на острова. Как я поняла, и родители, и братья старика погибли от их рук, а ему, совсем молодым, пришлось уйти в бакенщики на пустынный остров, чтобы выжить. Я бы не поверила даже, что это его тетради, если бы не помнила, что он писал в них каждый день. Я часто засыпала под шуршание пера по бумаге. А запахом бурых водорослей, из которых он варил чернила, пропах весь наш домик.
Эта тетрадь начиналась страшно. Прямо на первой странице были слова, которые размыло «водой» – подумала я. «Слезами», – поняла, когда смогла разобрать слова.
«Они убили ее! Они убили! Йолари моя, моя Йолари! О, будьте вы прокляты, будьте вы прокляты все до единого!»
Буквы скакали и прыгали, будто человек не мог совладать с пером, унять дрожь. Но дату следующего дня он вывел исправно:
Июль, двенадцатый день, пятый год Серого тюленя
Отправил сегодня мою Йолари к Воротам смерти. Все сделал как надо: смастерил из хорошего, прочного плавника плот, одел ее в лучшее платье, привязал веревкой к плоту и отпустил в последний путь. Была ясная, безоблачная погода, такая редкая здесь, и Ворота смерти чернели на синем небе. Легкого пути тебе, любимая моя Йолари, свидимся. Потом пошел к четырем валунам, она так любила это место, шутила все, что это четыре дружка-тролля пришли ее проведать. Съел там кусок сыра. Йолари, Йолари! Как мне быть без тебя? Всю жизнь мы были вместе, с тех пор, как сорок восемь лет назад я увидел тебя на пристани, в белом платье с синим поясом. Какая ты была красивая, всю жизнь такая красивая… Что они сделали с тобой, эти проклятые всеми ветрами нелюди, что они сделали! Никогда я этого не забуду, всю жизнь, что мне оставлена, буду проклинать их всех. Их черные глаза, их паршивые черные волосы, их голоса, их род весь до скончания веков! Прости меня, Йолари! Прости, что они не убили меня вместе с тобой! Для того и не убили, чтобы сделать еще больнее, еще хуже, чем смерть.
Я перевернула страницу. Почерк выровнялся, чернила уже не расплывались. Я забралась на кровать и стала читать дальше…
Дневник моего острова
Июль, день тридцать первый, пятый год Серого тюленя
Я все еще дрожу и не могу прийти в себя. О, семь прях, для чего вы меня так испытываете?! Наш остров и мое сердце не успели зализать раны от побоища, в котором погибла моя милая Йолари, и я только-только решился снова вернуться к своим записям, а сегодня море выбросило на наш берег младенца. Младенца!
Сначала я не поверил своим глазам. После вчерашнего шторма весь берег устлан рыбой. И ребенок тоже показался мне рыбой. Синей тощей рыбой. И только когда я нагнулся, чтобы посмотреть, не сильно ли она протухла… Семь прях! Рыба открыла глаза и уставилась на меня! А потом протянула ручку со сжатым кулачком.
Плохо помню, что дальше делал. Кажется, схватил ее поскорее, это девочка, да, бросился в дом. Хорошо, что я с утра жарко натопил, печка была еще теплая, я сунул ее прямо в золу. А потом кинулся к нашей упрямой козе, давай, милая, мне нужно немного молока! Нацедить я смог всего кружку, все-таки я уже доил ее утром, коза обиженно блеяла. Как же Йолари ее называла, эту глупую скотину? Никак не могу запомнить их имен. Не важно.
Я нашел тряпку почище, намочил ее в молоке и сунул девочке в рот. Она так и лежала в печке. И сразу начала сосать тряпку. Семь прях, как же страшно мне стало, когда я представил, что теперь будет! Я один