Читать интересную книгу Кубатура яйца - Виталий Коротич

На первый взгляд, незнание в Америке бывает не агрессивным, а кокетливым, но внешняя смиренность этого незнания не менее жестока. Мы еще к этому возвратимся, разговор наш много раз будет прикасаться к однажды задетым темам, потому что все в жизни так — темы срастаются — война, мир, незнание, ограниченность, талант, ответственность, любовь, ненависть и еще многое, — от преобладания одной из составных частей зависит характер всей смеси. Это я снова чуть не начал долгий теоретический разговор из тех, что неизбежно провоцируется такими вот размышлениями, но лучше уж я расскажу вам еще об одном приеме. Все равно вы сейчас не заняты, потому что не будете, на самом деле, слушать, как я читаю архитекторам стихи по-английски, заикаясь, с несколькими акцентами.

Прием этот — один из многих, достойных веселого пересказа, но я избрал именно его, потому что он связан с темой, обсуждение которой мы все равно начали.

Вначале несколько общих замечаний. Я уже рассказывал, но это важно запомнить: в Соединенных Штатах неприлично и даже опасно быть «лузером» — тем, кто проигрывает, — но, с другой стороны, необходимо быть «джойнером» — тем, кто к чему-нибудь принадлежит. Клуб, компания, общество, куда тебя приглашают, дом, в котором ты живешь, или квартал, где стоит твой особняк, — все это имеет огромное, часто решающее значение. Так же, как и приемы, на которые тебя приглашают. Несколько лет назад в Нью-Йорке состоялся один из приемов наивысшего ранга — такие даются не каждый год, тем легче найти упоминание о них «в анналах» и восстановить необходимые эпизоды.

Прием был дан маркизой де Кева в честь внучки генерала Франко — Марии дель Кармен Мартинес-Бордю. Для этой цели маркиза арендовала пригородный ресторан «Николай и Александра», оборудованный в русском стиле — с самоварами по углам и самодержцами на стенах. Американских официантов, одетых, согласно стилю, в косоворотки и сапоги бутылками, заменили американские же фрачные джентльмены; все это было не случайно, ибо гости оказались как на подбор, таких сапогами не сразишь. Пожаловали на прием Рокфеллеры, была жена Генри Форда и настоящий, живой астронавт в штатском. Были княгиня Зинаида Волконская (да-да, из тех самых), доктор Кристиан Барнард и не менее дюжины кинозвезд во главе с Элизабет Тейлор. Был Фрэнк Синатра и мадам (еще не вдова) Жаклин Аристотель Сократ Онассис (как ехидничали репортеры, только Платона недоставало в имени потускневшей Жаклин Бувье, в предыдущем браке — Кеннеди). Было на приеме и некоторое количество дипломатов, среди них — для разнообразия — и несколько черных. Тут-то княгиня Волконская подошла к послу одной африканской державы, человеку, поучившемуся в Сорбонне и пожившему во многих столицах, и замялась, покачивая тонкой ликерной рюмочкой. Дипломат, достаточно воспитанный и повидавший немало, немедленно повернулся к даме. «Простите, — спросила княгиня, — были ли ваши предки людоедами?» По-английски княгиня говорила с некоторым акцентом, и, выяснив, что ей легче общаться на французском, африканский посол вежливо улыбнулся и сообщил ей по-французски, что конечно же, мои шер княгиня, все предки до одного были людоедами. «Вы себе представьте, — заметил посол, одернув фрак, — что мой дедушка ужасно любил покушать человеческие почечки». — «А вы как?» — похлопала ресничками княгиня. «Редко, — ответствовал посол. — Вышло из моды. Разве что так иногда погрызу косточку-другую, но люблю, чтобы с мясцом чуть-чуть, и к этому обязательно надо ворчестерширский перечный соус». Внучка генерала Франко вмешалась в разговор и спросила, не шутят ли уважаемые гости. «Ах, что вы, — взмахнул рукой дипломат, — какие же, простите, могут быть шутки…»

В анналах нью-йоркской светской хроники этот случай сохранился как милая чепуха, и никто не подумал, что люди, в умственном отношении находящиеся на одном уровне со своими бальными туфельками, вовсе не заслуживают того, чтобы их неграмотность привлекала чье-то внимание. Американцы порой относятся к собственному и к чужому незнанию кокетливо, словно к некоей достойной черте богатейших своих натур; стесняться ее, мол, нечего — вот мы такие.

Суммируя свои впечатления, могу сказать, что, как правило, американцы к собственным недостаткам вообще относятся очень своеобразно — уж что-что, а комплекс неполноценности им не грозит. Многие мои американские друзья ощущали за собой право критиковать всех на свете, но смертельно обижались, едва в их присутствии начинали критиковать Соединенные Штаты.

Вьетнамская война, уотергейтский скандал значительно усилили критицизм в Америке, но по-прежнему мне встречалось немало людей, считавших, что не принимать Соединенные Штаты хоть в чем-то может лишь моральный урод или платный агент враждебной державы. На бамперах некоторых автомобилей виднеются плакатики со звездно-полосатым флажком и лозунгом: «Люби Америку или убирайся!» Все это бывает похоже на церковный католический брак без разводов и семейных дискуссий — и страшновато. Потому что с таких вот развеселых подробностей и начинается шовинизм: потому что нельзя любить Америку, не любя другие страны и не желая о них знать; потому что Соединенные Штаты должны задуматься, как же это они, пославшие две станции «Викинг» для выяснения, есть ли жизнь на Марсе, все никак не поинтересуются жизнью во многих регионах Земли. То состояние, которое теоретики нарекли сегодня в Соединенных Штатах «моральным кризисом», во многом и связано с внезапным кризисом веры в страну и — вторжением мира в столь долго пребывавшую в добровольной самоизоляции американскую среду; так люди, пострадавшие от наводнения, начинают размышлять о том, почему прорвало плотину…

«Вы странный человек и максималист, — сказал мне один из главных архитекторов сообщества Франка Ллойда Райта египтянин Камал Амин. — Я вот закончил архитектурную школу в Каире, в 1951 году приехал в Америку, женился и с тех пор живу здесь. Делаю проекты для разных стран, в том числе для Египта, много езжу, много работаю, но хоть бы раз у меня спросили о пирамидах или о том, как сегодня мой народ — не всегда успешно — пытается спастись от голода и беды. Ни разу. Я знаю, что вы вглядываетесь в Америку с интересом и симпатией, переводили многих американских поэтов на свой язык, — здесь же этих поэтов не знают. Здесь, в Талиесине, мы проектируем дома. Где-то еще, может быть, в десяти или в ста милях отсюда, изучают поэзию, но ничего не знают о Райте и всех прочих архитекторах на свете. Еще где-то — дальше на запад, в Калифорнии, — строят ракеты, чтобы разрушать дома, а в соседней Неваде испытывают под землей ядерные заряды. Уверяю вас, что там люди не знают о нас с вами и совсем не желают знать. Это страна одиноких профессионалов; помните, как в восточной притче — один слепой держал слона за хобот и говорил, что слон похож на трубу, другой трогал ногу слона и считал, что слон похож на большую тумбу, а третий держал слоновий хвостик и кричал, что слон похож на веревку. Здесь все считают, что мир похож на Америку, а где не похож, так это трагическое недоразумение. Смиритесь с этим…»

Камал Амин вытянул ноги вдоль тигровой шкуры, расстеленной у него на полу, и вздохнул. «Вот эта шкура из Индии, — сказал он. — Я купил ее там за большие деньги, потому что тигров становится все меньше — вот-вот добьют. Думаете, хоть один из моих коллег заинтересовался судьбой тигров? Все допытывались, почем шкура, и каждый хочет иметь такую же. Вот и все».

…Когда-то Франк Ллойд Райт составил проект дома высотой в одну милю. Этот 528-этажный дом так и назывался: «Высотой в милю». Вместо лифтов в здании должна была действовать вертикальная железная дорога, сочиненная архитектором, а ядерный реактор снабжал бы дом электроэнергией. В доме планировалось оборудовать гараж на пятнадцать тысяч автомобилей и посадочные площадки для ста пятидесяти вертолетов. Райт называл дом «высоким городом будущего» и пытался представить себе несколько десятков тысяч людей, работающих, живущих, рождающихся и умирающих в нем. Естественно, что дом не был выстроен — не только потому, что никто еще не умеет строить такие дома. Просто немало американцев живет сегодня в собственных домиках, и я, кстати, вовсе не считаю, что это плохо. Архитектура всегда капитулировала перед образом жизни; мне кажется опасным другое — что домики стоят очень далеко друг от друга, порой не докричишься. Люди как-то очень легко и быстро привыкли к мысли о безграничии своей планеты, о том, что ее континенты тоже безграничны, а жизнь на Земле вечна. Мы не всегда решаемся вплотную подпустить к себе мысль о том, что впервые за свою историю земной шар готов уже покончить с собой, нафаршированный ядерной и всякой другой взрывчаткой. Люди обязаны вплотную вглядываться друг в друга, видеть друг друга, слышать: это не от скуки уже, это — чтобы жить. И когда странные ночные птицы американской пустыни орали у меня под окном, как полоумные, я подумал, что, возможно, они непременно хотят передать что-то очень важное русским, украинским или грузинским пернатым, да я их не понимаю. Возможно, и столбообразный кактус хотел что-то передать моим каштанам и соснам, да я ведь тоже не понимаю — ни сосен, ни каштанов, ни кактусов.