Читать интересную книгу Черная Ганьча - Вениамин Рудов

Из-за стены послышался голос Юрия - он, наверное, по какой-то надобности забежал домой.

- Через пару минут буду, - сказал Юрий по телефону.

- Все слыхать, Вера Константиновна, - вздохнула Ганна, когда за стеной умолк голос Юрия. - Все, от слова до слова. - Ганна на секунду запнулась, но лгать она не умела и продолжала с бабьей жалостливой участливостью: - Близко к сердцу не берите. Мой, бывало, тоже...

- О чем вы?

С деланным удивлением Вера кольнула Ганну недоумевающим взглядом из-под изломанной брови, чувствуя, что самой становится мерзковато и гадко от ненужного притворства, от фальшивой позы, понимала, что Ганна не подслушивала, а невольно стала свидетельницей ее ссоры с Юрием тонкостенный финский домик плохо изолировал звуки.

Ганна же опустила руки с недоштопанным носком:

- Простите...

Вера спохватилась - нужно было как-то исправить бестактность, ведь Ганна бесхитростно сказала о том, что слышала разговор с Юрием, Ганна - не сплетница.

- Мне так одиноко, Ганна. Если б вы знали! Всегда одна, одна... Глазам стало горячо от слез.

Могла ли Ганна не откликнуться! Принялась успокаивать Веру:

- Ой, голубонько, чего в слезы ударилась! Разве ж так можно? По такому случаю плакать?.. В ваших годах, бывало, затоскую в одиночестве, смутно на сердце станет, так шукаю рукам занятие. В доме всегда хозяйке работа найдется. А как дите появилось, Лизочка, значит, наша, так не успею оглянуться - день пробежал. - Ганна снова принялась штопать. В ее руке быстро мелькал медный крючок, все меньше становилась дыра в Мишкином носке. - Мой Кондрат с солдатами - как та квочка: он им за мамку, за няньку, за папку. Гляну на него - одни усы остались, он их смолоду носит, а сам костлявый. Это последние годы раздобрел: подходит старость.

Вере подумалось, что хочешь не хочешь - раздобреешь: столько есть пирожков всяких...

Ганна, разделавшись с одним носком, взялась за другой.

- Вы завтра пойдете молодых встречать? - спросила, откусывая нитку.

- Каких молодых?

- С учебного. Первый раз на заставу попадут, так им к пирожкам и ласковое слово нужно. Тут мамы нема.

"Значит, пирожки молодым солдатам!" - невольно с уважением подумала о Ганне Вера. Ганна живет одними с мужем заботами, его дела трогают и ее, и в меру своих сил она старается ему во всем быть полезной.

- Хорошо вам, - сказала она с доброй завистью.

Ганна быстро откликнулась:

- А вам чего плохо? Муж такой славный, сынок, Мишенька, у вас, как та куколка, сама молодая. Не заметите, как Мишенька школу кончит, на человека выучится - главное, чтоб человеком стал, а не вертопрахом, чтоб дома помощник был и людям пользу приносил. Им же очень трудно, нашим мужьям. Ганна замолчала, сделала еще несколько стежков и передала Вере недоштопанный носок: - Сами доделайте. Надо и такое уметь.

Вера взяла носок, сделала пару неумелых стежков и опустила руки. Теперь, когда у Ганны освободились руки и покоились на коленях, Вера обратила внимание на ее толстые, огрубевшие от работы пальцы с коротко остриженными ногтями, на пышущее здоровьем, еще моложавое лицо. Представила себя в ее годы с такими же вот огрубевшими руками, и снова на нее накатило раздражение. Все, о чем говорила до сих пор Ганна, ее советы и мысли, радости и надежды представлялись никчемными.

- Важно, голубонько, себя найти, - наставляла Ганна, не замечая или делая вид, что не замечает в гостье неожиданной перемены. - Тогда года как один день пройдут. А вы к тому ж художница. Видела ваши картины. Правда, не все понимаю, у меня всего пять классов. Кабы мне такой талант, я бы рисовала и дарила людям, чтоб им тепло делалось, всю заставу бы в веселые краски размалевала. Может, я по малограмотности глупости говорю, не знаю, как словами высказать то, что на сердце. Вы уж не обижайтесь.

Вера слушала, ждала: сейчас Ганна, умудренная жизненным опытом жена пограничника, на простом и понятном языке произнесет несколько слов, после которых все станет на свое место - она этого так хотела! Ведь Юрий для нее не просто отец Мишеньки и ее, Верин, муж. Юрий так много для нее значит! Может, в самом деле прав Быков?

Ганна же продолжала свое:

- А еще скажу вам, что и на границе жить можно. Мы с Кондратом привыкли. Города нам раз в году хватает - когда в отпуск. А тут тебе и ягода, и гриб, и воздух какой!..

Боже, о чем она говорит, эта женщина! Всю жизнь - здесь?!. У Веры было такое ощущение, словно ее безжалостно обманули, украли самое дорогое. Она поднялась с табурета, почти не владея собой:

- Куцые у вас мысли, извините меня. Я хочу жи-и-ить! Жить! А не прозябать. Вы же влачите существование, би-о-ло-ги-ческое! Можете это понять?

Ганна, будто ей плеснули в лицо кипятку, покраснела, в немом удивлении подняла к гостье глаза, вспыхнувшие обидой. Она тоже встала. Из комнаты девять раз прозвонили часы.

- Чего извиняться! - через силу сказала она. - Кому как, а я, Вера Константиновна, убеждена, что ваши мысли короче моих. Боже избавь, я не к тому, чтобы вас обидеть или злое сказать в отместку. Только вы - жена пограничника! Как же вы можете все одно и одно: о себе, о себе? А о них, о наших мужьях, кто подумает?

Вера ответила с холодным бешенством:

- Сейчас приведете в пример Волконскую... Впрочем, это я зря вам...

Ганна гордо подняла голову, от резкого движения выпали шпильки и раскрутилась коса.

- Я читала о декабристках. Благородно. Красиво. - Ганна сказала это просто, без рисовки и не в укор Вере, но с тем неброским достоинством, какое привело Веру в крайнее замешательство.

- Извините, Ганна. Нервы ни к чему. Это пройдет.

- Все проходит, - согласилась Ганна и села на табурет. - Сидайте и вы. Может, не скоро придется еще раз вместе посидеть. - Выждала, пока села гостья. - За своим мужем я всегда без слов - куда он, туда и я. Не потому, что иголка вместе с ниткой. Мы же люди!.. А мой "гадский бог", - Ганна улыбнулась, лицо ее посветлело, словно под летним солнцем, - он никогда не ловчил, как и ваш Юрий Васильевич, не искал, где легче. Одним словом, не жалею я, Вера Константиновна, что года мои прошли на границе. - Она перебросила косу на грудь. - Вот и косу мою трошки снегом припорошило, а я считаю, что прожила не хуже людей... Не знаю, что вам еще сказать. Вы образованнее меня.

Вера сидела с опущенной головой.

- Я поступаю безнравственно, подло, - пробормотала она. - Но я хочу жить...

Ганна отняла у нее носок, в молчании закончила штопку.

- Вот и все. Пускай Мишенька носит на здоровье.

Провожая Веру, Ганна задержалась у порога.

- Не мне вас учить, Вера Константиновна, извините меня, коли что не так сказала.

Два человека, каждый по-своему, говорили Вере одно и то же. Но не убедили ее.

Через неделю она уехала.

17

С рассвета и до отъезда Голов дотошно, будто при первом знакомстве, изучал участок шестнадцатой, спускался в овражки, спрятанные в кустарниках, взбирался на пригорки, заходил в лес, а под конец залез на вышку и больше часа вел наблюдение за Кабаньими тропами и за соседней деревенькой. Спустившись, потащил с собою Сурова на Кабаньи тропы, к месту, где Шерстнев обнаружил след нарушителя.

- Вот здесь прикройся, - приказал он. - Кто знает, каким путем он с тыла пойдет, за тыл мы с тобой не в ответе, а сюда всенепременно будет стараться пролезть.

Суров и сам был такого мнения, это и высказал, добавив:

- Польские друзья мне говорили, что в первый послевоенный год на Кабаньих тропах держали нелегальную переправу через границу националистические отряды лондонцев*.

______________

* Лондонцы - польское эмигрантское правительство в Лондоне в годы второй мировой войны. Проводило антидемократическую политику.

- Совершенно верно. В следующий раз приеду, повидаемся с польскими товарищами. А покуда не дай себя врасплох застать. Силенок хватит?

- Хватит не хватит, все равно не добавите.

- Угадал. Обходись своими.

У Сурова, когда он слушал указания подполковника и когда провожал его до машины, все время на языке вертелся вопрос: почему нужно обходиться своими, не такими уж большими силами? Граница всегда остается границей, и незачем на ней экономить, техникой на границе людей не подменишь. Вопрос так и остался невысказанным.

Прощаясь, Голов, словно не было между ними ночной перепалки, тепло пожал руку.

- Кто старое помянет... Поговорку небось помнишь. И об инспекторской не забывай.

Забудешь! Инспекторская вот-вот - на носу. Август на исходе, в сентябре жди комиссию. За свою заставу Суров не беспокоился.

- Не подкачаем.

Голов, садясь в машину, пожурил, погрозив пальцем:

- Еще не перескочил, а кричишь "гоп".

Возвращаясь с границы, Суров думал, что до инспекторской немного осталось - десяток дней, от силы недели две. Он был готов во всеоружии встретить комиссию, которую, знал, возглавляет сам генерал Михеев, человек строгий, но справедливый и всеми уважаемый, несмотря на резкий характер. "Оставшиеся дни надо полностью использовать на учебу личного состава", думал Суров, поворачивая к заставе.