Отыскав ближайший телефон-автомат, Илларион Венедиктович набрал нужный номер, и озабоченный, почти непоколебимый, так сказать, но подчеркнуто вежливый голос сообщил, что Гордей Васильевич очень занят и к аппарату не подходит.
— Вы только передайте ему…
— Гордей Васильевич просил сегодня не беспокоить его ни в коем случае. Извините. Всего хорошего. Позвоните завтра.
В трубке раздались гудочки, которые показались Иллариону Венедиктовичу беспокойными, даже тревожными. Он внимательно прислушался к ним: да, да, гудочки были тревожными.
Он бросился на остановку такси, но там вытянулась длиннейшая очередь, и тогда Илларион Венедиктович принял решение: добраться до института любым видом городского транспорта, но уже кроме такси, конечно, — так будет быстрее. Он моментально прикинул, что удобнее всего воспользоваться троллейбусом восьмого маршрута, скорым шагом дошёл до остановки и увидел здесь знакомого человека. Это был контролёр, от которого он вчера спас Вовика Краснощёкова. Они пригляделись, узнали друг друга, поздоровались.
— Сейчас я вашего краснощёкого зайчишку поймаю! — сурово сказал контролёр, и правый глаз его чуть ли не злорадно сверкнул, а левый, как всегда, остался равнодушным, словно он был не живым, а искусственным.
— Позвольте, позвольте, уважаемый! — Илларион Венедиктович не мог сдержать возмущения. — На каком основании вы без всяких на то оснований…
— Опыт, — спокойно перебил контролёр. — Я этих дармоездов изучил досконально и основательнее, чем таблицу умножения. И сейчас для меня ясно как дважды два четыре, что в троллейбусе восьмого маршрута в данный момент нахально и бесплатно едет краснощёкий зайчишка, которого вы вчера избавили от законного наказания. Сегодня же вам не удастся избавить от справедливого возмездия этого опытного микроскопического государственного преступника! Он будет задержан мною при очередном мелком злодеянии!
Не берусь описывать, уважаемые читатели, тех противоречивых чувств, которые терзали сердце Иллариона Венедиктовича, и без того истерзанное болью за дорогого друга Гордеюшку. Значит, Вовик обманул! Но это ещё полбеды! Значит, он опять собирается, вернее, уже опять обманывает государство! И в этом, хотя бы и не в значительной, а может, и в значительной степени, виноват генерал-лейтенант в отставке Самойлов! Разболтался с негодником, дармоездом краснощёким, мороженое с ним поглощал, а он…
А он легко выпрыгнул из троллейбуса, увидел Иллариона Венедиктовича, от несусветной радости не обратил внимания на мрачнейшее выражение его лица и тут же жалобно ОЙкнул: рука длинного-предлинного контролёра сильно и цепко ухватила мальчишку за плечо. Он же так был счастлив от неожиданной встречи, что, морщась, не интересовался, кто вцепился в его плечо, но вдруг Илларион Венедиктович, помрачнев ещё больше, сквозь зубы произнес ледяным тоном:
— У меня нет времени объясняться с тобой, безответственнейшая ты личность. Теперь-то уж ты ответишь в полной мере за свои микроскопические государственные преступления! — И он прошёл мимо Вовика и вошёл в троллейбус, хотя не мог не слышать за своей спиной отчаянного и плаксивого голоса:
— Да ведь я забыл, просто забыл, честное слово, забыл закомпостировать!!!!!
Троллейбус укатил себе дальше по восьмому маршруту, увозя, может быть навсегда, человека, важность встречи с которым Вовик осознал полностью.
Чтобы не оставлять вас, уважаемые читатели, в неведении, сразу сообщу: с Вовиком на сей раз произошёл действительно нелепый случай — мальчишка и вправду не намеревался ехать даром, абонемент в руке держал, но задумался об утреннем происшествии, которое тоже полагал нелепым, до того задумался, что думал до самой остановки… Что из этого получилось, известно.
— Отпустите, пожалуйста, мое плечо, — печально попросил в данном случае бедный Вовик, — больно.
— Плечо я отпущу, — ответил контролёр, и, даже не глядя на него, Вовик знал, что один глаз у дяденьки торжествует, а другой будто ничего и не видит. — А тебя, задержу. Убежать не пытайся. Кончилась твоя дармоездовская деятельность. Будешь держать ответ перед законом теперь уже как злостный микроскопический государственный преступник типа безбилетного рецидивиста.
Когда человек не виноват, он к незаслуженным обвинениям относится либо с возмущением, либо равнодушно, либо с презрением.
Вовик был до такой — даже представить невозможно — степени равнодушен, что дяденька контролёр призадумался, спросил:
— Значит, ещё и обиделся, да?
— Нет, — в ещё большей степени равнодушно отозвался Вовик. — Не верите — не надо. Вот абонемент у меня в руке — видите? Задумался — и забыл закомпостировать. — Он вспомнил, что из-за этого нелепого случая стряслось, и возмутился: — Вам бы только поймать кого-нибудь, а что с человеком происходит, что с ним творится, вам…
— Нам не кого-нибудь поймать, — строго перебил дяденька контролёр, — а зай-чиш-ку, желательно опытного, каковым ты и являешься.
— Да, да, для вас я только зай-чиш-ка! А я ещё, между прочим, и человек! Да ещё и несчастный, к вашему контролёрскому сведению!
— Ну и что с тобой, не только зайчишка, а ещё и несчастный человек, случилось?
Вовик долго пыхтел от возмущения: ему казалось, судя по тому, что один глаз дяденьки контролёра смотрел на него холодно, тот насмехается, но другой глаз смотрел с сочувствием, и мальчишка проговорил доверительным тоном:
— Мне надо было поговорить с Илларионом Венедиктовичем… ну с тем, который меня вчера от вас спас. Я его с утра искал, а вы меня за плечо ка-а-а-ак…
— Но ведь он сам отказался с тобой разговаривать!
— Конечно, отказался! Ведь я его сегодня… — Вовик долго и довольно честно искал подходящее слово, но кроме обманул ничего не подыскал, а этого слова произнести духу не хватило. — В общем, надо было мне с ним поговорить, а вы меня ка-а-к цап! — И он безнадёжно махнул рукой.
Помолчали, глубокомысленно помолчали, озабоченный дяденька контролёр и не менее озабоченный Вовик, уделив этому занятию немало времени. Вовик опустил глаза в землю, а дяденька контролёр, — мальчишка, и не глядя на него, знал, — смотрел обоими глазами по-разному.
— Может, попробуем разыскать твоего Иллариона Венедиктовича? — услышал Вовик. — И пора нам познакомиться. Меня зовут Григорий Григорьевич. Как говорится, не поешь — не выговоришь. А тебя?
— Вовик я. А как искать? Где искать?
— Проще простого. Фамилию его знаешь?
— Самойлов. — Вовик сообщил фамилию со спокойной совестью, помня, что Илларион Венедиктович имени своего не скрывал, только просил никому не говорить о звании.
— Тогда пошли, — предложил Григорий Григорьевич. — Считай, что мы уже знаем, где он живет. И номер телефона нам тоже известен. Правда, киоск справочного бюро отсюда далековато и удобнее до него дойти, чем доехать.
И пока они идут до киоска городского справочного бюро, мы с вами, уважаемые читатели, вернёмся к Иллариону Венедиктовичу. Он в это время получил пропуск в лабораторию Гордея Васильевича, выдать который разрешил сам директор института, ибо все другие сотрудники, ведающие выдачей пропусков, отказали, твердя одно и то же:
— Гордей Васильевич просил его сегодня не беспокоить.
То же самое ему несколько раз повторили по телефону из лаборатории. Но сердце-то старого друга чувствовало, что надо туда проникнуть во что бы то ни стало. Немедленно!
— Какая-то неожиданная крупная неприятность у него с новым прибором, — объяснил директор. — А «Чадомер» находится под особым контролем самых высоких инстанций. Потребность в нём необыкновенная. Посему наш многоуважаемый коллега в серьёзном расстройстве. Никого к себе не допускает. Но я знаю о вашей дружбе и желаю благотворной беседы.
Иллариону Венедиктовичу казалось, что лифт не только не поднимается, а ползёт вверх со скоростью значительно ниже черепашьей. Он чуть ли не дрожал от ужаса, что лифт может вот-вот остановиться!
Но лифт был скоростной, действовал исправно, и вскоре перепереволновавшийся Илларион Венедиктович уже входил в лабораторию. Все сотрудники спокойно и, как положено ученым, сосредоточенно занимались своими делами, только один из них, сидевший за столом с телефонами, пытался было преградить дорогу неожиданному посетителю.
Но неожиданный посетитель с неожиданной для его лет ловкостью проскользнул мимо и исчез в кабинете.
— Наконец-то-о-о-о! — буквально закричал Гордей Васильевич, увидя друга. Они обнялись. — Где ты шлялся, старый гуляка? Мои сотрудники с утра названивают тебе… И какая там у тебя старушка завелась, да ещё с собакой?
— По старому телефону названивали, — усмехнулся Илларион Венедиктович. — Забыл, что я переехал?