грива волос, гордо задранный нос, грудь вроде бы стала еще больше, а плечи шире. Она оглядела нас, подошла к Полузубому и сказала ему что-то. Тот развел руками и махнул мне, мол, подойди.
— Она чего-то хочет. Поговори с ней.
А сам пошел рассматривать пустых.
Клянусь бородой Скирира, я знал, что не нравлюсь ей, что она бегала к жрецу и даже схлопотала от него в глаз, знал, что безразличен ей, но горло мгновенно пересохло, и я едва смог выдавить.
— Эйлид…
Конечно, она заговорила о Гачае.
— Он остался там. Он там. — и показал на север.
— Придет он сюда?
— Не знаю.
И она сказала, что забрюхатела от Гачая, но ребенка он не получит, потому что это ребенок рода. Впрочем, Гачай может войти в род, если захочет. Он сильный мужчина, такие роду нужны.
И все чувства к ней вдруг как отрезало. Словно и не было никогда.
Какая ж она Дагна? Да в Эйлид от достоинства Дагны, от ее силы и уверенности в себе ни крохи нет. Разве Дагна стала бы терпеть побои? Она бы оторвала Гачаю руки вместе с мужскими органами! Разве Дагна бы ходила к жрецу день за днем в надежде соблазнить его? Нет, она прямо бы сказала ему, чего хочет. А уж заманивать в свой род ребенком…
И чего я на Эйлид так повелся? Дура размалеванная. Надо было взять ее, пока была у бриттов. Браков у малахов нет, так что ничего худого бы с ней не случилось. А коли б понесла, так малахи еще и рады остались. Так что я сам дурак.
Развернулся и молча ушел. Выкинул эту девку из головы напрочь.
Полузубый и Альрик тоже не хотели оставаться здесь больше необходимого, так что мы распрощались с малахами, взяли пятерых дареных баб и отправились в поселение бриттов.
Пустыхи шли бодро и сноровисто, как опытные воины. Впрочем, у малахов же бабы охотятся и воюют наравне с мужчинами. Вот и у этих на поясах ножи, у одной охотничье короткое копье, у другой лук со стрелами, у трех — потрепанные топоры, явно топорища меняли не раз, а железо берегли, как могли.
А вот норов у каждой был свой. Копейщица с серо-красным лицом в первый же день надоела всем. Она так хотела быть полезной, что вечно лезла под руку, встревала в разговоры, не понимая ни слова. Вечером стащила мою рубаху, чтобы постирать, но это была единственная верхняя рубаха, и она не просохла до утра. Пришлось идти в сырой.
Три другие пустыхи шли молча, поглядывали на нас с испугом. Снежок подшутил над одной: дождался, пока она отойдет в кусты, и рявкнул сзади так, что она завизжала и подпрыгнула. Вот мы смеялись!
Уже потом я узнал, что им тяжело приходилось среди малахов, так как они вообще ни разу не рожали. Одно дело, если дети не доживали до первой руны, такое случалось постоянно, и совсем другое — полное бесплодие.
По молодости такую девушку спрашивают, когда же она понесет, предлагают мужчин, от которых рождаются крепкие здоровые детишки. Она ходит к знахаркам в союзные рода, пьет разные отвары, выполняет сложные и неприятные ритуалы, чтобы забеременеть. С годами отношение к ней меняется. Те мужчины, которыми пренебрегали другие малашки, берут бесплодных ради утех, и их никто не наказывает: урона роду нет. Бесплодным дают самую грязную и тяжелую работу, отправляют в гиблые места на охоту, им даже детей не доверяют растить, ибо бесплодие считается проклятьем.
Быть бесплодной у малахов всё равно что быть рабыней, только рабыней в своей же семье, где тобой помыкают и сестры, и мать, и даже дети.
Пятая пустыха, Уна из рода Сине-белых, была иной. Для начала она выглядела не так старо, как остальные, хоть уже и приблизилась к третьему десятку. Несмотря на позорное прозвание, Уна не стыдилась быть собой, вела себя с достоинством, а еще говорила неторопливо и величаво, слегка нараспев. Потому в разговоре с ней я лучше понимал те немногие малахские слова, которые знал.
И так как я единственный, кто хоть немного говорил на малахском, Уна по пути к бриттам шла рядом со мной. Быстро схватывала нордские слова, учила меня своим. Кое-как я сумел разобрать ее историю. Уна рожала четырежды, но каждый раз дети появлялись на свет мертвыми.
— Это потому что я жадная, — говорила она с улыбкой. — Женщина должна отдавать свои соки детям, а мое тело не хотело отдавать. Видишь, какая я красивая? А если бы отдавала, дети были бы живы, а я стала бы старой.
Она и впрямь выглядела хорошо для своих лет: краски лежали на ее лице ровно, не забиваясь в сотни мелких морщинок, как у других пустых, грудь торчала и зубы были все целы.
— Я не хотела приводить в этот мир мертвых детей и выпила отвар.
Уна сказала, что это была за трава, но я не запомнил. После яда ее тело перестало кровоточить, и больше она не беременела. Я не совсем понял насчет крови, ведь если кровь не идет — это хорошо, но по ее словам, выходило, что плохо. Наверное, из-за плохого знания малахского я что-то спутал.
Наверное, я мог бы ее пожалеть, но она так спокойно о том говорила. Ее поступок вызывал восхищение, а не жалость — уж слишком Уна казалась довольной своей жизнью.
В поселок бриттов мы вошли гордо. А что? У нас были трофеи — пять женщин. Полузубый заключил союз, как и хотел, а ульверы получили хёвдинга почти что хельта. Ребята так обрадовались за Альрика, что даже угроза получить измененного их не напугала.
— Да что мы, тварь что ли не найдем? — восклицал обычно немногословный Вепрь. Он сиял, как начищенный шлем.
— Кажись, Тулле был прав, — сказал Энок. — Кай приносит нам и все беды, и все удачи. Вот не удрал бы ты, разве Альрик поднялся бы так высоко?
Хотя именно сейчас я был ни при чём. Ульвид бы и так послал сюда ульверов.
— Кай, глянь, что я сделал! — позвал Леофсун. — Не сам я, а Живодер.
И показал плечо, на котором еще горел красным свежий шрам из переплетенных полосок кожи.
— Ну и зачем?
— Эгиль сказал, что