Будь он здесь один, без свидетеля, и сделай он такое заявление, ему никогда бы не вернуться в город. Холодный рассудок подсказал бы им это. Они дорожат своими планами больше, намного больше, чем жизнью одного из землян. Перед комиссаром Эндерби они как-нибудь оправдались бы. Возможно, даже доставили бы в город труп Бейли, объяснив убийство кознями заговорщиков-землян. Комиссар поверил бы им. Уж так он устроен. Если он и ненавидел космонитов, то потому что боялся их. Он не посмел бы не поверить им. Вот почему Бейли просил комиссара быть лишь свидетелем, причем таким свидетелем, до которого не дотянутся руки расчетливых космонитов.
– Лайдж, вы ошибаетесь, – раздался прерывающийся голос комиссара. – Я видел труп доктора Сартона.
– Вы видели обуглившиеся останки того, что вам выдали за труп Сартона, – смело парировал Бейли. Он мрачно подумал о разбившихся очках Эндерби. Космонитам здорово повезло.
– Нет, нет, Лайдж. Я хорошо знал доктора Сартона, и его лицо не было повреждено. Это был он. – Комиссар неловко притронулся к очкам: он, видимо, тоже вспомнил о них. – Я очень близко наклонился к нему, очень близко.
– Как по-вашему, комиссар? – Бейли указал на Р. Дэниела. – Этот похож на доктора Сартона?
– Да, как статуя может походить на человека.
– Но человек может придать своему лицу бесстрастное выражение, комиссар. Предположим, что вы видели робота, а не труп человека. Вы говорите, что тщательно осмотрели его. Достаточно ли тщательно, чтобы отличить обгоревшую органическую ткань человеческого тела от ее искусной имитации?
Комиссар пришел в негодование:
– Вы несет чушь, Бейли!
Бейли повернулся к космониту:
– Вы согласитесь на эксгумацию трупа, доктор Фастольф?
Доктор Фастольф улыбнулся:
– Разумеется, я бы не возражал против этого, мистер Бейли. Но беда в том, что мы не хороним умерших. У на с в обычае кремировать покойников.
– Весьма удобный обычай, – буркнул Бейли.
– Скажите, мистер Бейли, – обратился к нему Фастольф. – Как вы пришли к столь неожиданному заключению?
«Не сдается, – подумал Бейли. Теперь будет давить на меня».
– Очень просто, – ответил он. – Чтобы сойти за робота, недостаточно придать лицу застывшее выражение и говорить штампами. Ваша беда в том, что вы, жители Внешних Миров, слишком привыкли к роботам. Вы относитесь к ним как к человеческим существам. Вы уже не замечаете разницы. На Земле все по-другому. Для нас робот есть робот. Во-первый, Р. Дэниел слишком человечен для робота. Вначале я принял его за космонита. Мне было трудно заставить себя поверить его словам, что он робот. И дело все в том, что он и есть космонит, а вовсе не робот!
Р. Дэниел вмешался в разговор, нимало не смущенный тем обстоятельством, что сам был предметом спора:
– Как я уже говорил вам, партнер Илайдж, я создан для того, чтобы на время занять место в человеческом обществе. Меня умышленно наделили всеми человеческими чертами.
– Даже такими, как удивительно точная копия частей тела, обычно скрытых под платьем?
– Как вы об этом узнали? – неожиданно раздался голос Эндерби.
– Случайно… – покраснел Бейли, – в душевой.
Эндерби был явно шокирован.
– Вы, конечно, понимаете, что сходство должно быть полным, иначе бесполезно и начинать? – сказал Фастольф и добавил: – В осуществлении нашего проекта полумеры могут принести только вред.
– Разрешите мне закурить? – резко отозвался Бейли.
Три трубки в день – недопустимое расточительство, но он отважился на очень рискованный шаг, и табак ему нужен, чтобы успокоить нервы. В конце концов, он пытается уличить во лжи не кого-нибудь, а космонитов, и он заставит их подавиться собственной ложью.
– Простите меня, – раздался голос Фастольфа, – но я бы предпочел, чтобы вы не курили.
Его вежливая просьба прозвучала строже приказа. Поэтому Бейли безропотно сунул в карман трубку, которую он уже чуть было не разжег, полагая, что отказа не последует.
«Еще бы, – с горечью подумал он. – Комиссар ничего не сказал, потому что сам не курит, но это же ясно. Это само собой разумеется. Ведь чистюли с Внешних Миров не курят, не пьют и вообще не имеют никаких людских пороков. Не удивительно, что они признают роботов в своем чертовом – как, бишь, Дэниел назвал его? – обществе С/Fе! Не удивительно, что Дэниел так хорошо играет роль робота. По существу, все они не люди, а роботы».
– Слишком полное сходство – только одна из многих улик, – сказал он. – Когда мы шли с ним домой, в нашем секторе чуть было не вспыхнул бунт. – Бейли снова показал на своего напарника. Он не мог заставить себя называть его ни Р. Дэниелом, ни доктором Сартоном. – И вот он-то и утихомирил недовольных, направив на толпу бластер.
– Боже правый, – воскликнул Эндерби, – в протоколе говорится, что это вы…
– Я знаю, комиссар, – прервал его Бейли. – Протокол составлен по моим словам. Я не хотел, чтобы в официальных документах упоминалось, что робот угрожал людям бластером.
– Да, да. Разумеется, вы правы. – Эндерби был в отчаянии. Он наклонился в сторону, вглядываясь во что-то, находившееся за пределами экрана видеофона.
Бейли догадался, куда смотрел комиссар: он проверял, не подслушивают ли их.
– Итак, это тоже один из ваших аргументов? – спросил Фастольф.
– Конечно. Первый закон робототехники гласит, что робот не может причинить человеку вред.
– Но Р. Дэниел никому вреда не причинил.
– Согласен. Кстати, потом он сказал, что не выстрелил бы ни при каких обстоятельствах. Однако я никогда не слышал, чтобы робот мог действовать вопреки духу Первого Закона, хотя бы угрожая бластером человеку. Пусть он даже не собирался пустить его в ход.
– Ясно. Вы специалист по робототехники, мистер Бейли?
– Нет, сэр. Но я прослушал курс общей робототехники и позитронного анализа. Я не совсем невежда в этой области.
– Очень хорошо, – согласился с ним Фастольф, – но я, как специалист, могу вас заверить, что ум робота устроен таким образом, что он способен воспринимать события лишь буквально. Он не признает духа Первого Закона – только его букву. Примитивные земные роботы, видимо, настолько застрахованы от нарушения Первого Закона, что, вероятно, вообще не могут угрожать человеку. Другое дело такой совершенный робот, как Р. Дэниел. Если я верно вас понял, он угрожал людям, чтобы предотвратить беспорядки. То есть он стремился к тому, чтобы людям не был причинен вред. Он следовал Первому Закону, а не нарушал его.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});