Нина и набранная ею в Союзе увечных воинов команда офицеров тоже жили призрачной жизнью. Торговал продуктами открытый "Русским народным кооперативом" магазин, в магазине распоряжался штабс-капитан Артамонов, потерявший руку под Ростовом, могучий толстый молодой мужчина. Он и двое других, одноногий и одноглазый, неотлучно находились при деле и ночевали тут же в каморке.
Нина смутно помнила Артамонова среди раненых в Ледяном походе и замечательно резко - официантом в ростовском "Паласе", когда она сидела вместе с Симоном как раз после экономического совещания у Деникина и однорукий официант ответил ей, что она обозналась, он видит ее впервые. Теперь же их судьбы снова скрестились. Артамонов признался, что вправду был в официантах и с застарелой тоской, как из клетки, поглядел на нее, словно потребовал, чтобы она не лезла в душу. Конечно, купец из него был никудышный.
Остальные двое, одноглазый девятнадцатилетний прапорщик Пауль и безногий двадцатипятилетний полковник Судаков были из того же теста, что и Артамонов. Но распоряжались в магазине не они, а пожилой татарин Алим. Они же выполняли работу грузчиков, возчиков и сторожей, обзывали Алима нехристью и сквалыгой, требовали от него скидки для офицерских вдов.
Татарин на вид был очень национален в черной низкой каракулевой шапочке, косоворотке и шароварах. Он молился своему Аллаху, ел свой хлеб-экмек, брынзу с зеленым перцем и каймак. Но в душе он был врангелистом и почти русским. Может быть, оттого, что знал генерала еще с той поры, когда тот жил в восемнадцатом году в Севастополе в татарском квартале.
Алим скидки не давал, Нина приказала ему не уступать никому, ибо цены в кооперативе и без того умеренные, ниже рыночных.
Однако, увидев какую-нибудь вдову с заплаканным лицом, инвалиды теряли от жалости рассудок, вступал в бесполезные разговоры о том, в каком полку служит или служил супруг, знает ли она имена таких-то и таких-то офицеров. Чего они хотели? Какие полки, какие сослуживцы могли помочь кооперативу? Торговля не знала ни цвета погон, ни подвигов покупателей.
- Ненормальный человек, - жаловался Нине татарин, называл все трех в единственном числе. Возможно, они и были для него одним неразделимым существом.
Она понимала, что тут ничего не поделать, они будут насыпать вдовам полные кульки, будут шпынять Алима, будут ворчать в ответ на ее возмущенные тирады. Кроме них, ей не на кого было опереться.
Однажды утром она сидела в задней комнате, забитой тюками с бязью, и щелкала на счетах доходы и расходы, инвалиды курили на улице под навесом, Алим с сыном-подростком стоял за прилавком. Кто-то входил в магазин, что-то спрашивал, татары вежливо-отстраненно отвечали. Вдруг Нина прислушалась. Звук знакомого женского голоса царапнул сердце. Загудел добродушно Артамонов. Она повернулась, смотрела сквозь дверной проем и видела только часть побеленной стены и угол прилавка с ящиком кукурузной крупы.
- Берите, мадам, не стесняйтесь, - вымолвил Артамонов. - Наша хозяйка вас угощает...
"Что за холера! - мелькнуло у нее. - Совсем рассобачился".
Нина вышла из комнаты и увидела девушку в сером платье с красным крестом на груди.
Алим с надеждой оборотился к Нине.
- Да вот она! - воскликнул Артамонов. - Нина Петровна, узнаете?
И Нина узнала Юлию Дюбуа. Она обняла ее, поцеловала в загорелую сухую щеку, испытывая неловкость сострадания и чувство родства. На лице Юлии лежал отпечаток тяжелого горя, как будто она перенесла ампутацию.
- Ты торгуешь? - удивилась Юлия.
- Да, приходится. А ты? Все служишь? Смотри, какая черная.
- Я только что с фронта. Помнишь Головина? Убили его. Почти все наши кто убит, кто ранен, - Юлия покачала головой, будто не хотела верить тому, что сказала, и снова спросила: - А ты, значит, торгуешь?
- Хочешь черешни? - предложила Нина. - Алим, это моя подруга, дай ей черешни!
- Якши, - невозмутимо ответил татарин. - Когда ты приказал, я сделал.
- Нет, мне фунт сахара, - сказал Юлия. - Здесь все так дорого.
- У нас недорого, - возразила Нина. - Мы стараемся держать доступные цены... - Алим, взвесь фунт сахара.
Артамонов поправил пустой рукав, сказал с усмешкой:
- А мы тут воюем на всю железку! Что еще прикажете инвалидам? Скоро едем в Таврию за харчами.
В его голосе дрогнуло что-то болезненное, будто он извинялся за свой пустой рукав, за Нинину торговлю, за то, что Головин убит.
- Кто такой Головин? - спросила Нина. - Не помню.
- Повезем бусы да огненную воду для обмена с туземными жителями, заметил одноногий полковник Судаков. - Купцы закрепляют завоеванную территорию. - Он шагнул к Юлии и отрекомендовался, назвав и свой Дроздовский полк.
- А я - Алексеевского, прапорщик Пауль.
- Это фамилия? - спросила Юлия. - Вы немец?
- Нет, я русский. Родился в Новочеркасске, мать казачка.
- Я тоже русская, - улыбнулась она. - А фамилия... - Юлия пожала плечами. - Что ж! Солдатики меня зовут Дубова.
В магазин вошли две женщины-мещанки, приостановились, увидев сестру милосердия и увечных офицеров, потом спросили постного масла.
Нина кивнула Алиму, чтобы он отпустил. Татарчонок взвесил сахар, Алим стал наливать мерным ковшиком в тусклую бутылку с коричневым осадком на дне.
- Значит, ты торгуешь, - с новым выражением произнесла Юлия, точно хотела сказать: "Я не думала, что ты опустишься до этого".
Нине стало досадно и скучно. От Дюбуа повеяло обыкновенной добровольческой спесью, она гордилась своей непреклонностью и видела в жизни только войну. И офицеры явно были на ее стороне.
Эта жизнь ради смерти, с божеством в виде мертвого черепа на нашивках у корниловцев противоречила Нининому пониманию.
Юлия взяла сахар, уплатила старому татарину две тысячи "колокольчиками" и повернулась к Нине попрощаться.
- Забери деньги, - сказала Нина. - Мы не разоримся.
- Пустяки, - ответила Юлия. - Ну прощайте, господа.
Она слегка поклонилась и вышла на улицу, оставив бывших однополчан с их новой жизнью.
А Головин, подумала она, умер просто, вызвался охотником останавливать красный бронепоезд, его охрана бронепоезда заколола штыками.
Нина и ее увечные оскорбили Юлию. Они были отступники. Сегодня в госпитале был жуткий случай, потрясший ее: мальчишка-санитар играл скрипучей дверью, а в палате лежал раненный в голову поручик. Поручик просил тишины, но санитар не прекращал скрипеть дверью, и скрип дразнил, дразнил раненого. Раненый поручик собрался с силами, дошел до санитара и ударил его в лицо. Поручик был молодец. Но что потом началось! Врачи и сестры кинулись защищать бедного мальчика. Как посмел офицер ударить человека? Это дикость и т. д... Вот где все они открылись, думала Юлия, включая в "они" и Нину Григорову. Севастополь с его торгашеством, всепрощением спекулянтов и красных, забвением героев вызывал презрение к новой политике...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});