но он каждый день вспоминал рассказанную одним из товарищей легенду, что игуменья Алексеевского монастыря, который снесли для постройки храма Христа Спасителя, прокляла этот кусок земли на берегу Москвы-реки: «Месту сему пусту быть!»
Андрей Дмитриевич и сам бы с удовольствием запил, но у него была жена и дети, и он довольно четко представлял, что будет с ними и с ним, если он не справится с поставленной задачей. И он, стиснув зубы, старался. Все разобрали, все вынесли, все несущие конструкции ослабили специальными распорками. От взрыва храм должен был сложиться как карточный домик. А он не сложился.
Андрей Дмитриевич даже поежился, вспоминая, как на него кричал помощник начальника Секретно-политического отдела ОГПУ Тучков и что ему было обещано в случае, если храм устоит и после второго взрыва. И Андрей Дмитриевич подготовился как надо. Серией направленных маленьких взрывов он с товарищами еще больше ослабил несущие конструкции, а для финального – большого – взрыва запросил и получил вдвое больше взрывчатки, чем в первый раз. Андрей Дмитриевич немного волновался, как бы взрыв не вышел уж слишком сильным и осколками не зашибло бы прохожих на набережных, но ради того, чтобы наконец покончить с проклятым храмом, он был готов рискнуть не только своей жизнью, но и жизнями лично ему незнакомых простых советских граждан. К тому же в пять утра людей на улицах быть не должно.
Он огляделся. Все было готово. Взрыв произойдет не по команде, а по времени: ровно в пять утра. Еще оставалось двадцать минут, и Андрей Дмитриевич решил зайти внутрь и еще раз, третий, проверить все места, где была заложена взрывчатка. Он рассчитывал взрыв с невероятной тщательностью и хотел в последний раз убедиться, что его инструкции были исполнены в точности. Андрей Дмитриевич зашел в пустое тело храма. Храмом его по сути уже нельзя было назвать, после всех работ по демонтажу и всех взрывов стояла перед ним просто кирпичная коробка со скелетом купола сверху. Он прошелся вдоль стен, еще раз проверяя, все ли на месте. Все было идеально. Можно возвращаться. Но на пути к выходу Андрей Дмитриевич неудачно споткнулся и упал. И надо же было случиться, что упал он не просто так, а напоролся на торчащую из пола стальную арматурину, которую вбили здесь, чтобы цеплять за нее провода. Кусок арматуры пробил Андрею Дмитриевичу грудную клетку насквозь. И он бы выжил, если бы его нашли. Если бы кто-нибудь заметил, что он заходил в храм, или кто-нибудь услышал его жалобные крики. Но этого, к сожалению для него, не произошло. Часы пробили пять часов. Взрыв прошел идеально, и храм превратился в груду кирпичей – каким-то чудом устояла лишь часть углового купола. Тело Андрея Дмитриевича так и не нашли. Не доведется ему поехать в Ленинград, и могила архитектора Тона останется необоссанной.
Степа бежал. Сломя голову, куда глаза глядят. За спиной кричали и ругались стрельцы. Степа ждал, что они бросятся за ним в погоню, но, видимо, отходить от крыльца стрельцам было не велено. Старший из них – с окладистой бородой лопатой – лишь смачно плюнул ему вслед и грязно выругался. Степа облегченно выдохнул и побежал дальше. Он примерно запомнил дорогу, которой вел его к терему Фомич. До конца улицы, налево перед покосившейся церковью, стоящей посреди заросшего травой кладбища. Мимо исполинского дуба, и там должен быть мостик.
Степа остановился под дубом и огляделся. Рядом с деревом стоял аккуратный уютный домик с палисадником и качелями. Степа иногда встречал такие домики в Москве, в них чаще всего располагались какие-то казенные, очень неуютные учреждения и пахло бюрократией. Но этот домик выглядел обжитым, видимо, такова была та старая настоящая Москва, о которой писали в книгах. Книг этих Степа, конечно, не читал, но он чувствовал исходящий от домика уют и замешкался. Первый раз за последние сутки он неожиданно всем своим существом почувствовал спокойствие. На качелях сидел мальчик лет десяти в чистенькой матроске и читал книгу. Он поднял на Степу недоверчивые глаза и вдруг улыбнулся. Эта улыбка вывела Степана из равновесия: он не привык, чтобы ему улыбались, особенно дети. Степа посмотрел по сторонам и, убедившись, что его никто не преследует, уверенным шагом пошел к реке.
По левую руку от него тянулся изящный дворец с колоннадой, уходящей куда-то далеко вверх. Степе казалось, что и дворец этот он когда-то видел. Он упорно искал в окружающем его странном мире признаки чего-то ему знакомого и понятного. Мысль о том, что он в коме и все происходящее с ним – лишь плод работы его искалеченного мозга, успокаивала Степу. Она была для него спасительным плотом, за который он мог уцепиться, чтобы не утонуть в океане безумия. Как только я найду выход из этого лабиринта, думал Степа, как только я выберусь отсюда на поверхность в свою узнаваемую Москву, я сразу же очнусь и увижу склонившуюся медсестру в белоснежном халатике. Красивую медсестру. Ее декольте будет примерно на уровне моих глаз, и когда я открою их, то она смутится и… Тут Степино воображение нарисовало ему уж совершенно неуместную бесстыдную картинку, и он усилием воли заставил себя переключиться на дела более насущные. Нет. Когда он очнется, никакие вызывающе одетые медсестры не смогут отвлечь его от главной задачи – найти и покарать своих убийц. Тут Степа машинально поправился: не убийц – нападавших. Ведь он не мог умереть, правда? Мертвые лежат себе спокойно в земле и разлагаются на плесень и липовый мед, а не бегают по улицам.
Успокоившись, Степа еще раз осмотрелся.
Он действительно вышел к реке, но совсем не туда, куда собирался. Перед ним не было того изящного мостика, по которому они с Фомичом шли к терему. Взамен Степа увидел набережную, по которой лениво прогуливались жители Подмосковья: девчонки в джинсах, крестьяне в лаптях и зипунах, изящные дамы в красивых платьях и с зонтиками. Рядом с летней беседкой, стоящей прямо у воды, устроилось трио уличных музыкантов. Высокий суровый мужик с рыжими усами играл на контрабасе, его товарищ в котелке – на гитаре. Тельняшка на груди усатого была разорвана, и на ней виднелись омерзительные рваные раны, как будто кто-то не просто пытался его убить, а хотел разорвать его тело на множество кусочков. Рот и глаза музыканта в котелке были зашиты суровыми нитками. Музыканты подыгрывали тоненькой девочке в полосатом платье, которая неожиданно низким голосом пела французскую песню. Степа остановился и заслушался. И опять усилием воли заставил себя оторваться от этого необычного зрелища. Надо было искать выход.
Раз уж я