Брат Гарета имел обыкновение появляться, когда его меньше всего ждали.
И меньше всего желали видеть.
— Готово! — объявил Гарет. — Я спускаюсь!
— А сам инструмент ты ему покрасил?
— Заткнись! Ну и похабник ты, Перри!
— Лорд Гарет! — громко крикнула Тесе. — Будет некрасиво, если яйца покрашены, а он не покрашен!
Раскачивающееся ведро шлепнуло Гарета по уху, и он охнул, чуть не свалившись со своего насеста. Разозлившись, он снова стряхнул краску на головы своих приятелей.
— Черт тебя возьми, Хью, держи шест крепче!
Внизу снова раздался хохот. Гарета это начало раздражать, и он подумал, что уж лучше было бы ему действительно остаться дома. Он попытался найти опору для ноги. Наверное, он уже перерос эти дурацкие забавы. Все это даже удовольствия ему не доставляет.
Несколько мгновений спустя он закончил работу и не глядя швырнул кисть через плечо, не заботясь о том, куда она упадет.
Шмяк! Кисть в кого-то угодила, — Мерзавец!
— Конец! Я спускаюсь, вот только ухвачусь за веревку.
Гарет стоял на узеньком уступе, одной рукой обнимая короля за бедро, а другой пытаясь дотянуться до петли, крепко затянутой узлом за ухом коня. Тупая боль напомнила ему о том, что рана еще не зажила. Он не обратил на нее внимания.
— Я не могу дотянуться. Подайте мне палку или что-нибудь такое, чтобы поддеть и снять петлю.
— Можно бы поджечь ее, — задумчиво предложил Перри.
— Или сделать из нее удавку, — добавил Одлет.
— А что, если тебе…
— Дайте мне палку! — огрызнулся Гарет, теряя терпение.
Кокем встал на четвереньки и, хрюкая как поросенок, принялся рыться носом в траве.
Одлет рыгнул.
Сэр Хью Рочестер, баронет, громко выпустил газы.
А две пьяные девицы затянули песню.
«Господи, помоги мне. Наверное, пора завести новых друзей. Этими я сыт по горло». Гарет подтянулся вверх и уселся на коня впереди короля. Он поджал под себя ноги, держась за веревку, встал во весь рост и, прижавшись к шее коня, снова попытался дотянуться до петли.
Нет, не получается. Еще бы немножко…
Он поднялся вперед еще на один дюйм, рана откликнулась острой болью, несмотря на большое количество выпитого виски. С сюртука посыпались пуговицы, сорочка разорвалась. Гарет лихорадочно отыскивал ногами какую-нибудь опору, но безуспешно. Он в отчаянии попытался еще раз ухватиться за петлю. Мимо. Внизу его приятели начали заключать пари.
— Ставлю две гинеи, что он не достанет петлю в следующие тридцать секунд!
— А я ставлю пять фунтов…
— Хрю, хрю, хрю…
И тут Гарет почувствовал, что соскальзывает назад.
Выругавшись, он врос коленями в холодный камень шеи… но продолжал скользить назад. Отчаянным рывком он снова попытался ухватиться за веревку и почти поймал петлю, но в этот момент Чилкот закричал:
— Черт побери, Гарет, кто-то скачет по дороге! Должно быть, Кроули позвал констебля или еще кого-то!
Проклятие!
Все произошло в одно мгновение. Кокем перестал изображать поросенка и с испуганным криком скрылся в ночи. Чилкот схватил ведро с краской, швырнул его в канаву и тоже бросился наутек, петляя, словно заяц. Перри метнулся к ближайшему десятинному амбару[4], обе пьяные девицы, хихикая, свалились с пьедестала, а Хью и Одлет разбежались: один в направлении деревни, а другой, спотыкаясь и крича во всю глотку, помчался следом за Кокемом. Один за другим все приятели покинули Гарета, который, вытянувшись во весь рост, стоял, прижавшись к шее каменного коня, с веревкой в руке и чувствовал, как его ноги неотвратимо соскальзывают в направлении ляжек короля Генри.
И тут он услышал топот копыт в темноте. Кто-то приближался, словно бог подземного царства за своей жертвой, бог, которому некуда спешить.
Гарет прижался щекой к холодному камню и выругался, зная, кто этот всадник, еще до того, как тот появился из ночной тьмы.
Всадник осадил вороного коня возле пьедестала, даже не взглянув вверх.
— Вечеринка закончилась. Можешь спускаться вниз, Гарет.
Это был его брат. Герцог Блэкхитский.
Утро. Вернее, послеполуденное время.
Гарет проснулся, услышав кукушку где-то за окном.
С трудом открыв глаза, он увидел полог своей кровати, который медленно вращался вокруг него. Погрузившись в состояние полудремотного отупения, которое всегда наступало после ночи беспробудного пьянства, он наблюдал за медленным кружением тяжелых складок штор и мельканием малинового шнура с кисточками, до тех пор, пока его желудок не ответил приступом тошноты.
Он застонал. Голова откликалась болью на каждый удар пульса, в горле пересохло, во рту — привкус какой-то кислятины. Чего еще можно было ожидать после ночи развлечений в компании шалопаев? Но в это утро болела не только голова. Болел каждый мускул его тела. Он выругался и натянул простыню на глаза, пытаясь укрыться от яркого дневного света и вспомнить, что он делал прошлой ночью.
Ку-ку, ку-ку, ку-ку…
Приложив к вискам пальцы, он напряг свою память.
Пурпурные яйца.
Ага, теперь он вспомнил. По крайней мере частично.
Вроде бы это была статуя, и они красили яйца коня в малиновый цвет.
А потом явился Люсьен и все испортил.
Гарет нерешительно сел в постели. Слабый луч света пробивался сквозь щель между шторами полога, и он поморщился, не желая — и не в состоянии — видеть даже этот робкий признак наступившего утра. Черт побери, как же ему плохо! Застонав, он смахнул с подушки какую-то веточку, которая, наверное, выпала из его волос. Ага! Теперь он вспомнил, почему у него болят все мускулы. Когда появился Люсьен, Гарет свалился со статуи, пав жертвой проклятого ирландского виски, которое принес с собой Чилкот. Бесценное средство, это виски. Он даже не помнил, как шмякнулся о землю. И уж конечно, не помнил возвращения в замок, хотя Люсьен, наверное, взвалил его поперек своего Армагеддона и доставил домой.
Он протер кулаками глаза и провел рукой по волосам, часть которых все еще была собрана в косицу, часть прилипла к шее, а остальные неряшливыми липкими прядями свешивались на глаза. Отодрав засохшую грязь, прилипшую возле уха, он застонал от усиливающейся головной боли, которую вызвало неосторожное прикосновение пальцев.
— Боже милосердный, — пробормотал Гарет и дернул шнур звонка. Слуги принесли и наполнили водой ванну.
Его камердинер Элисон стоял рядом в ожидании приказаний.
Гарет опустил глаза и окинул себя взглядом. Он был все еще одет в свой вчерашний элегантный костюм, вернее, в его остатки. Тонкая батистовая сорочка коробилась от засохшей грязи, на ней не хватало нескольких пуговиц. На бриджах отсутствовала одна пряжка, а на правом колене зияла дыра, сквозь которую проглядывала кожа. Фрак, который доставили от портного только на прошлой неделе, был безнадежно испорчен. Мало того, у него на ногах были все еще надеты туфли!